Аrānea ~ae, ж.
1. паук
Четырнадцать лет назад на той же космической Станции пять лет исполнилось четвертому ребенку.
Его, никому не нужного, оставили на чьем-то пороге сразу после появления на свет. У него волосы цвета золотой канители. И глаза цвета льда, устремленные сейчас на обшитый мешковиной манекен, а маленький кулак горит от зажатого в нем проекционного кинжала. Резкий оранжевый луч появляется, брызжа искрами из рукоятки, готовый нанести удар. Инструктор, единственная известная мальчишке замена отцу, матери и семье, кивает в сторону манекена.
– Убей.
И он убивает. Снова и снова. И каждый раз слышит сказанное ему: «неплохо». Каждый раз получает улыбку.
Мальчишка мечтает о семье, и, хотя она у него есть, в четырнадцать лет он убьет на глазах у дочери черноволосую женщину с добрым лицом, и это будет конец его прежней мечты.
И начало новой.
Abyssus ~ī, ж.
1. (греч.) бездна
Моя кожа оживает раньше, чем я: мягкие одеяла, пышные подушки, легкое движение воздуха в комнате. Я могу ощущать. Могу думать. Могу слышать равномерный писк.
Жива.
Я сажусь так стремительно, что игла вырывается у меня из запястья, я непонимающе таращусь на кровь, растекающуюся по коже. Хватаюсь за мамину подвеску, крестик из красного дерева, который ношу на шее, и на меня накатывает сначала облегчение, потом ужас.
– Нет, – шепчу я, – нет, нет, нет.
Это неправильно. Почему я не умерла? Я же управляла боевым жеребцом, произошло столкновение и… Срываю с себя простыни, писк сразу усиливается. Все вокруг белое, с запахом стерильности: больница, но не какая-нибудь, а шикарная, в районе для знати. Меня одели в белую рубашку и положили в эту комнату, похожую на кокон, – для чего? Чтобы я выздоровела? В этом нет смысла. Так я все-таки опозорила Дом Отклэров? Мою ДНК проверили? Я ничего не помню, и не помнить хуже, чем оказаться живой.
Сбрасываю ноги с кровати, пытаюсь встать, но падаю – далеко мне не уйти. Вход в комнату наверняка охраняют, но это моя жизнь, мне и решать. Я должна умереть. И ни единого острого предмета вокруг, нет даже зеркала, которое можно было бы разбить.
Я замечаю окно.
Шатаясь, тащусь к нему, и замираю, схватившись за подоконник, – я и не знала, что солнечный свет может быть настолько теплым. В открытом космосе он обжигает, в Нижнем районе его вовсе нет – он вытеснен смогом, гигантскими тенями конкурирующих церквей и голоэкранами, которые никогда не выключаются. Но здесь он ласковый, как объятия, будто я снова с Матерью.
«О, сердечко, надеюсь, когда-нибудь ты увидишь, как восходит солнце».
За дверью слышатся голоса – настоящие, не из памяти.
– Она очнулась!
Я бросаюсь на подоконник, и великолепие места, где живут благородные, обрушивается на меня во всей своей полноте – чистые пешеходные дорожки, зеленые кусты, яркие бутоны цветов, солнечный свет – пойманный, направленный и выпущенный на волю, выверенно расположенные здания вместо сбившихся в кучу лачуг. Вот как должны жить люди… вот как должны были жить мы с матерью. За моей спиной раздаются крики.
– Остановите ее!
– Транк сюда, живо!
Чьи-то руки сдергивают меня с подоконника, но я отбиваюсь, царапаюсь, рву все, до чего могу дотянуться, – чистую кожу, чистую ткань: пустите меня, дайте увидеть, как восходит солнце,
