Разумеется, маргиналами могут быть не только такие большие таксоны, как класс животных или тип растений. Отдельные биологические виды тоже не грешат полным единообразием по всему набору признаков. Более того: чем выше генетическое разнообразие вида или популяции, тем значительнее их адаптивный потенциал. Такое сообщество почти всегда найдет способ продлить существование в изменившихся условиях. Да и при стабильной и размеренной жизни внутривидовые маргиналы могут играть важную роль. Скажем, в популяциях бескрылых водомерок изредка встречаются крылатые особи. Их очень мало – всего 4 %. Они имеют генетические отличия, но при этом могут скрещиваться со своими бескрылыми соседями и давать потомство. Выяснилось, что эти летучие выродки способны мигрировать на довольно большие расстояния, обеспечивая таким образом генетическую преемственность между водомерочьим населением всех водоемов. Четырех процентов маргиналов для выполнения этой цели оказывается более чем достаточно.
Почти у каждого биологического вида имеется на всякий случай такой неприкосновенный запас в виде редкого генотипа или необычной формы, позволяющий ему пережить трудные времена. Скажем еще раз: генетическое разнообразие вида или популяции – залог их эволюционного успеха, так что к маргиналам следует относиться не только уважительно, но и бережно.
Внимательный читатель уже давным-давно догадался, что речь идет о губительности единообразия и узкой специализации, и маргинальность в этом контексте – не более чем красивая метафора. Четвертичные гоминиды (а именно так палеоантропологи называют наших далеких предков) имели дерзость пустить побоку высокий профессионализм своих многочисленных опасных соседей и сделались дилетантами, умеющими немножко шить. Настоящий хищник, преследуя жертву, действует экономно и безошибочно. Это работают врожденные генетические программы, усиленные воспитанием и индивидуальным тренингом. Леопард охотится из засады; псовые, преследуя стадо копытных, умело отсекают слабейших, применяя хитроумные тактические приемы; сокол-сапсан в стремительном пике ударом когтя рассекает на части дикую утку. Разумеется, врожденные программы – это только полдела: хищники учатся всю жизнь и шлифуют свое мастерство, поскольку совершенство их охотничьих приемов напрямую связано с выживанием вида. Травоядным еще проще – пища в избытке находится у них под ногами. А вот наш предок, вставший на скользкий путь очеловечивания, был вынужден поспевать всюду. Сравнительно некрупный примат, лишенный мощных клыков и острых когтей, он не мог, разумеется, конкурировать с большими кошками и волками. Переваривать листья, ветки и траву он тоже был не в состоянии – у него по-другому устроен кишечник. Его уделом стало собирательство, требующее смекалки, сообразительности и ежечасного нахождения нетривиальных решений. Он довольствовался выброшенной на берег рыбой, объедками с «царского стола» хищников, насекомыми, побегами растений, орехами, червями, пресмыкающимися, а иногда – мелкими животными и птичьими яйцами. Одним словом, его пищевые пристрастия были предельно широки, и совсем не исключено, что наша склонность лакомиться остро пахнущими продуктами с гнильцой (а они непременно входят едва ли не в любую кухню мира) проистекает из тех доисторических времен.
Прогрессивный примат откровенно проигнорировал стратегию большинства и, поставив на маргинальность, не прогадал. Вынужденный импровизировать на каждом шагу, он получил долгосрочное эволюционное преимущество. А когда человек освоил речь, овладел огнем и перешел к регулярной орудийной деятельности, эволюция и вовсе понеслась вскачь. Изначальная маргинальность рода Homo обернулась дополнительным измерением.
