С бездомными Лаврову доводилось сталкиваться уже не раз. И в России, и за рубежом. Нищета везде и всюду, независимо от страны обитания, имеет одинаковое лицо – это бросающиеся в глаза неухоженность, бесприютность, безнадега. Впрочем, есть и свои отличия. Нищие в Азии стоически философичны. Они не ропщут на судьбу, но навязчиво-требовательны, если чувствуют, что есть возможность кого-то «раскрутить на бабло». Европейские и американские обездоленные чаще бывают настырны и склонны к митинговщине, если вопрос стоит о соблюдении их прав. Но в целом стремятся быть на уровне «о’кей» – «все хорошо» и поэтому стараются придерживаться правила «кип смайл» – «улыбайся».
Русская нищета – явление особое. Это не те попрошайки в лохмотьях, в былые времена просившие подаяние на паперти и «певшие Лазаря» под богатыми окнами. В большинстве своем – все та же бродяжья вольница времен Стеньки Разина. Нередко – предприимчивые проныры, которые могут свистнуть крышку канализационного люка под окнами какого-нибудь райотдела милиции, «толкнуть» ее по дешевке в квартале от места кражи и тут же пойти пить «паленую» водку в ближайшую подворотню…
Именно такую компанию Андрей и ожидал увидеть, войдя на первом этаже в одну из квартир с заколоченными окнами, где в большой, просторной зале прямо на полу горел костер. Скорее всего, когда-то комната была выложена паркетом. Но теперь вместо него остался лишь голый замусоренный бетон, на котором ярко пылала куча дров. Дым, стлавшийся под потолком, выходил в единственную не заколоченную форточку. Вокруг костра на старых продавленных стульях и креслах сидели полтора десятка человек обоего пола самых разных возрастов.
Войдя, Лавров услышал перебранку долговязого, мосластого мужика с довольно молодой особой, выделявшейся из однообразно-неряшливой компании. Ее платье, некогда яркое и броское, несмотря на то что было заношено, выглядело довольно опрятно. Волосам женщина умудрилась придать подобие прически, на локте болталась дамская сумочка.
– …Значит, так: ты или выкладываешь положенную денщину, или валишь отсюда на все четыре стороны! – хрипло орал долговязый.
– Я и так отдала все, что у меня было! – сердито отмахивалась молодайка. – Где я тебе еще возьму? Совсем оборзел! Ты с меня и так больше, чем со всех остальных, берешь. Я тебе что, дойная корова?
– Не умеешь тырить – топай на панель, – гоготнул долговязый. – Завтра должна будешь отдать вдвое больше. Поняла?
– Да пошел ты… – пробормотала «красотка» и отошла в тень, где стоял старый, ободранный диван.
– Всем – общий привет! – сунув руки в карманы, Андрей вошел в круг света. – Гостя примете? Кто тут будет старший?
– Я старший! – прохрипел долговязый, недовольно озирая рослого, плечистого незнакомца. – Кто такой, чего приперся?
– Значит, это ты будешь Саня Мандарин? – безмятежно ухмыльнувшись, поинтересовался незнакомец. – А я Рома Швах, из Самары. Кореша ищу, его Родей Гущиным кличут. Не слыхал о таком?
– Не слыхал… – почему-то скривившись, пробурчал долговязый. – Что касательно твоего Мандарина, то от него уже одна корка осталась. Был он главным, да весь вышел. Теперь я тут главный.
– А он, вообще-то, здесь?
– Да здесь я, здесь… – Из темноты к костру вышел приземистый мужчина под пятьдесят с уже седеющей бородкой, аккуратно подрезанной ножницами. – Но никакого Родиона Гущина не встречал ни разу.
