Развеянные чары - страница 43

Тысячи мыслей теснились в его голове, но гнев не утихал. Тогда он со злости так ударил кулаком по камню, что тот раскололся.

Треск расколовшегося камня услышал Чоухань – он как раз в этот момент мыл в реке овощи. Чоухань был сыном дядюшки Чжу, который к этому времени тоже умер. Цыюнь помогал тогда сыну дядюшки Чжу устроить похороны отца. На похороны он взял с собой хэшана Яйцо. Там молодые люди познакомились и крепко подружились.

Чоухань поднял голову, увидел своего друга Яйцо и спросил:

– Ты что это, силу вздумал пробовать?

Яйцо молчал.

– Что с тобой? Может, чем недоволен? – продолжал допытываться Чоухань. – Обычно монахи не могут избежать четырех запретов: на вино, женщин, богатство и гнев. Вино ты не пьешь, на женщин не падок, на деньги не жаден, а вот гнев тебе не мешало бы научиться сдерживать.

Яйцо немного успокоился:

– О гневе ты правильно сказал, брат. Но нет у меня больше сил терпеть обиды от лысых ослов!

– Мой отец при жизни всегда говорил, что ты хороший человек. Что у тебя с ними общего? Если тебя обижают, уйди от них. Ведь Цыюню недолго осталось жить, а без него тебя сживут со свету.

Чоухань собрал овощи и ушел, а Яйцо остался сидеть. Он уже отказался от мысли о поджоге храма и окончательно решил отправиться странствовать. Правда, уйти, не простившись с Цыюнем, было неучтиво, а пойти к нему опасно: он, пожалуй, мог и не отпустить.

Когда Яйцо вернулся на кухню, жертвенные бумажные деньги все еще лежали в чашке на шкафу. Он сжег их перед очагом, затем осторожно пробрался в келью Цыюня, забрал свою одежду и одеяло и связал в узел. Дождавшись сумерек, он незаметно выскользнул за ворота храма и быстро зашагал прочь…

Здесь мы оставим на время хэшана Яйцо и продолжим наш рассказ о Цыюне. Когда настало время отходить ко сну, старец заметил отсутствие молодого хэшана и стал расспрашивать о нем других монахов, однако никто из них ничего толком не мог сказать. Утром же обнаружилось, что вещи хэшана исчезли, и Цыюнь напустился на монахов:

– Видно, кто-то из вас повздорил с ним, он обиделся и ушел, даже не простившись со мной!

– Да никто с ним не ссорился, – оправдывались монахи. – Он уже давно собирался странствовать, и только привязанность к Лю Собачонке удерживала его здесь. Вчера он жег жертвенные деньги – значит, собрался уходить.

Старец не поверил и велел искать. Монахи согласились, но далеко не уходили – немного побродили в окрестностях храма и вернулись.

– И следов не видать. Наверное, далеко ушел…

После утренней трапезы Цыюнь снова послал монахов на поиски, сам тоже взял бамбуковую палку и отправился в деревню. Возвращаясь назад, он увидел, что его монахи сидят на берегу реки и от нечего делать бросают в воду обломки черепицы.

Цыюнь вскипел:

– Я, старик, бегаю, ищу, а вы тут забавляетесь!

Видя, что их поймали с поличным, монахи смутились. Лишь один осмелился возразить:

– Что зря искать? Он вас любит и далеко не уйдет. Вот увидите – дня через два-три сам заявится.

– Верно, верно! – поддержали его остальные. – Куда ему деваться? Он монах с самого рождения, родных у него нет… К тому же – кто знает, куда ему вздумалось направиться! Или, может, вы, наставник, знаете? Тогда скажите нам, мы ему письмо напишем, попросим вернуться…

Монахи говорили наперебой, не давая Цыюню даже рта открыть. Задыхаясь от гнева, старец заперся в своей келье. После этого он уже не осмеливался посылать монахов на поиски и теперь сам каждый день бродил по окрестностям, расспрашивая всех встречных о беглеце. И всякий раз, когда он возвращался ни с чем, монахи у него за спиной корчили рожи, и старцу приходилось делать вид, будто он ничего не замечает.