Слышу, как ахает за спиной Наташа. И хрустят кулаки у Виктора.
Господи, стыдно-то как! Я же вовек не отмоюсь от этого позора!
– И вообще, не пойму, чего ты выпендриваешься?! Кому ты нужна вообще? В сорок лет, не первой свежести, без работы, без приданого…
– Ты повторяешься. Я нужна сыну, – чеканю, прерывая поток унижений. – А вот ты…, – проезжаюсь брезгливо по еще подтянутому, но уже стареющему телу. – Через пару-тройку лет тебя накроет импотенция. И нужен ли ты будешь своему «Семену Петровичу»?
Лицо мужа сереет, по нему прокатывается ярость, что я посмела встать в позу и выпендриваться. Еще и при свидетелях не признаю его авторитет и не падаю ниц, целуя ноги за оказанную «милость».
Муж приближается вплотную, хватает меня за запястье. Дергает на себя. Витя делает шаг вперед.
– Эй, полегче, Володя. Отпусти ее.
Но муж не обращает на него внимания. Наклоняется и рычит прямо в лицо:
– Я все сказал. Хочешь снова деньги и все это, – трясет в воздухе шмотками, – возвращаетесь с сыном, и сидишь тише воды и ниже травы. Хорошенько подумай, прежде чем ответить, Женя. Я дважды таких предложений не делаю.
Подумать? Подумать!
Да тут даже думать не о чем!
От бессилия швыряю мужу в лицо свитер ребенка:
– Подавись! Можешь мои вещи сам носить. Я лучше одна останусь, чем к тебе вернусь…после нее. Я себя уважать перестану.
Вырываю руку, обхожу Володю по широкой дуге и, едва сдерживая слезы, иду на выход.
Но муж решает оставить последнее слово за собой. Добить. Сломать мою волю и прогнуть под себя.
И выплевывает то, что заставляет кровь застыть в жилах:
– Иди, иди. Но имей в виду, что сына ты не получишь!
