Реактор. Черная быль - страница 5

В их классе учился Вовка Куликов по кличке Папаша. Был он тупоголовым лентяем, по два, а то и по три года остававшимся в каждом классе. Старше всех по возрасту он, понятное дело, – на голову выше даже самого рослого одноклассника. Увидев в руках у Строганова новенькую офицерскую линейку, Папаша вразвалочку приблизился к его парте, не слова не говоря, вырвал линейку из рук Гелия, повертел ее в руках и, хмыкнув, изломал на мелкие кусочки, бросив искореженные обломки на пол. Вот тут-то и произошло непредвиденное, повергшее всех одноклассников в восхищенный ступор. Гелька вскочил на парту и, оказавшись лицом к лицу со своим могучим обидчиком, нанес ему удар в челюсть. Ударил коротко, без замаха, так, как долго и тщательно учил его Анатолий Иванович. Это был классический хук. Никто из находившихся в классе этого удара даже не заметили. Только увидели, как Гелька повел плечом, а Папаша после этого почему-то грузно рухнул на пол.

– Что за шум, что здесь происходит?! – раздался грозный оклик пришедшего на урок учителя математики.

– А это, Сан Саныч, Костыль Папашу уделал! – восторженно заверещала главная ябеда класса Лидка, и тут же, ойкнув, поправилась: – Ну, в смысле, Строганов ударил Куликова, прям по лицу…

– Видно, Строганов хорошо анатомию изучал, если нашел у Куликова лицо, – пробурчал себе под нос учитель и велел всем занять свои места.

С этого дня Гелия Строганова никто Костылем не называл. Никогда.

***

История с Папашей стала известна во дворе в тот же день. Надо сказать, что отношения между соседями, как взрослыми, так и детьми, складывались совсем не просто. Воздвигнутая в одном из переулков Марьиной рощи хрущоба казалась дворцом на фоне покосившихся от времени бараков, которые стояли здесь с незапамятных времен, чуть ли не с первой советской пятилетки. Марьина роща во все времена считалась в Москве районом, мягко говоря, не самым спокойным. Обитали здесь ворье и жулье, пьянь да дрань, драки были делом обыденным, и если по улице с визгом бежала полуобнаженная растрепанная баба, а за ней гнался пьяный муж с топором или кухонным ножом, то никто бедной женщине на помощь не спешил и милицию вызывать не торопился.

Обитатели бараков с жильцами нового дома находились в состоянии холодной войны. Исключение составляли только те случаи, когда нужно было одолжить деньги, которых барачным на выпивку хронически не хватало. И когда надо было стрельнуть трешку или пятерку, то говорили «пойду в дом», что означало «пойду займу денег». Впрочем, понятие «займу» было весьма условным, так как долги эти практически никогда не возвращались. Пьяницы полагали, что у зажиточных не убудет, а им нужнее, иными словами, осуществляли ту самую экспроприацию, к которой еще с начала двадцатого века призывал большевиков вождь мирового пролетариата и что впоследствии в песне гениального Высоцкого звучало так: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает».

Самой легкой добычей становился Леонид Петрович, «профессор», как его немедленно окрестили во дворе. Если очередному просителю везло и дверь открывал профессор, то дело было решенным. Леонид Петрович пропускал мимо ушей объяснения, что деньги срочно нужны на перевод больной мамаше-старушке, молча извлекал из кармана деньги и спешил вернуться к прерванным занятиям. Случалось, что у него пытались одолжить трешку, а в кармане обнаруживалась пятирублевка, он и на такую мелочь внимания не обращал. Благодарить за одолженные деньги здесь было не принято, да Строганов никаких изъявлений благодарности и не ждал. Узнав, что зять опять кому-то ссудил деньги, – а она каким-то неведомым образом узнавала об этом практически всегда, – теща корила зятя с присущей ей грубоватой прямотой: