– Завтра мы со Светкой готовим, – Марина отодвинула стул.
– А пьем только пиво? – Женя скептически оглядел стол, – в загашниках ничего больше нет?
– Там есть все, но лично я не хочу – организму нужен заслуженный отдых, – Никита снова приложился к бутылке.
– Паш, а ты?
– Неси, – Паша махнул рукой, – в этом дерьме без бутылки не разберешься. Голограммы… детский сад какой-то…
– Так шоу, ведь, – Марина пожала плечами, – знал, куда шел.
– Ни черта я не знал! Я только хотел, чтоб у меня башню не снесло, понятно?
– Отчего? – тихо спросила Лиза.
– От того! Побыли б вы недельку там, где я второй год!..
– В Чечне что ли? – догадался Женя, – да, там парни геройские – мочат этих тварей…
– А ты пробовал замочить кого-нибудь?.. А друзей твоих мочили? Вчера ты с ним водку пил, а сегодня его голова в одних кустах валяется, а туловище, в других!..
– Нет, но… – смутился Женя.
– Я не представляю, как можно убить кого-то, – пришла ему на помощь Лиза, – помню, у подруги котенок был. Маленький, беленький весь. Залез, дурачок, под дом и вылезти не может. Как он орал целую неделю!.. Я чуть с ума не сошла… а потом затих.
– Котенок, говоришь? Ну-ну… – Паша поднялся и вышел, хлопнув дверью.
– Я что-то не то сказала? – испугалась Лиза.
– После войны у многих психика нарушена, – Никита сжал Лизину руку, – все нормально. Это пройдет, не переживай.
– Пойду, пузырь принесу, – Женя направился к кладовой, которую показывал продюсер.
– Давайте лучше поговорим о привидении, – предложила Марина, – как вы думаете, можно создать голограмму не в помещении, а где-нибудь на природе?
– Мэри, – Светка наморщила носик, – они ж профессионалы – они все могут, а наше дело жить, пока нам не объяснят, зачем мы живем.
– Как ты классно подметила! – восхитился Никита, но никто не захотел столь глубоко вникать в смысл Светкиной фразы.
– Мне в понедельник на работу, а здесь всегда без четверти семь, – вздохнула Лиза.
– Да хрен с ней, с работой! – Женя появился с двумя бутылками коньяка, – забудь!
* * *
Паша поднялся к себе в комнату. Спать не хотелось, но если он не остался там, значит должен находиться здесь – в создавшихся условиях третьего не дано.
…Опять эти вечные там и здесь… Почему они преследуют меня? Почему жизнь всегда делится на две части и не может быть единым целым? Там и здесь… тогда и теперь… я тот и я этот… Интересно, это только у меня так получается или у всех людей тоже?.. Закурив, он подошел к окну; дождался очередной вспышки, вслед за которой, сотрясая стены, ударил гром.
…А минометы-то воют пострашнее!.. С этой успокаивающей мыслью он улегся на постель поверх одеяла и закрыл глаза. Паша не знал, какая картинка возникнет перед ним сегодня, но в общей массе они не отличались разнообразием. Менялся только внешний антураж – ландшафт местности, время года, лица и дома, но суть оставалась, и суть эта прочно сидела внутри него самого.
Сегодня почему-то память выбрала засыпанное снегом ущелье. Ему успели сообщить, что высота склона три тысячи метров, крутизна – шестьдесят пять градусов, глубина снежного покрова – сорок сантиметров, а наверху засели два десятка вооруженных боевиков.
Как странно – в памяти остались эти давно потерявшие свое значение цифры, но стерлась вся боль: и в обмороженных ногах; и в руках, изрезанных в кровь тонким и острым, как стекло, настом; и в обессиленном теле; и в сознании, изможденном единственной мыслью – если опоздать, марш-бросок окажется бессмысленным, и банда спокойно уйдет в Грузию. Он тогда весь превратился в сгусток боли, потому и не чувствовал ее – сравнивать было не с чем. Так же он не почувствовал и новой боли, неосознанно зафиксировав только три сиюминутных факта – яркую вспышку; жар, мгновенно разлившийся по телу; и странную благодать, которая была даже превыше выполнения боевой задачи. Как же не хотелось возвращаться из этой благодати!.. Но его вернули. Вернули к боли, поджидавшей его в белой палате.
