– Временное правительство, – повторила Катерина Михайловна. – Помилуй, это еще ничего не значит…
– Катя! – взвизгнула гостья. – Я, конечно, не сильно помню историю. Зато хорошо помню стихи: «Кто здесь временный, слазь, кончилось ваше время!». У меня мать маяковка… была. Я с детства знаю: сначала «временное», потом – революция!
«Политика», – поскучнела Варенька. Петя тоже любил поговорить о политике и революции, а она, в свою очередь, очень не любила, когда жених заводил подобные разговоры: в них она ничегошеньки не понимала.
– Но ведь мы же… – сказала госпожа Дображанская.
– Да! – подтвердила поэтесса. – А если нет? Ведь мы спасли Столыпина, а он взял да умер. Вдруг что-то не так? Что-то где-то не срослось… Что мы тогда будем делать? Помнишь, что Маша говорила? Киев горел десять дней! Людей расстреливали прямо на улицах только за то, что у них интеллигентское пенсне на носу. Нам конец! Тебе и мне…
– Изволь не паниковать. Сделай милость. Уверяю, быть расстрелянной за излишне интеллигентный вид тебе точно не грозит.
Варенька обиженно скривилась. Загадочный ларчик открывался слишком уж просто – ясно, что связывало хозяйку и Богиню Изиду. Обе они участвовали когда-то давно в каком-то политическом заговоре. Но информация эта была опасной. Политика – вещью неясной. А политическая непонятность – понятной, а значит, неинтересной. И Варя уже поднялась на одно колено, как вдруг, точно желая ее остановить, поэтесса сравняла политическую плоскость с любовной:
– Окстись, дура! То, что ты спишь с нашим Митей, больше не гарантирует нам отмену октябрьской революции.
«С Митей? С Дмитрием Григорьевичем? Он – не просто управляющий. Он… Вот отчего раскрасавица Катя привечает какого-то жида».
– А мы с тобой хоть и будем жить вечно, убить нас – не фиг делать! – закричала Изида.
«Жить вечно?» – Варенька положила руку на грудь и задышала часто-часто.
– Нас невозможно убить. На нас цепь-змея, – быстро сказала хозяйка. – Перестань пургу гнать.
«Невозможно убить.
Цепь-змея?
Колдовской талисман!!!
…пургу? Какую пургу? Весна на дворе».
Варенька знала, как знала и вся Россия, что речь Изиды весьма своеобразна. Горничная Анюта рассказывала, что долгие годы поэтесса жила где-то в Японии или в Америке. И среди просвещенных барышень считалось особенным шиком щеголять словцами Изиды. Та же Аня Синичкина любила вставлять их к месту и не к месту, и Варя только восторженно моргала глазами, слыша от своей образованной подруги: «О’кей, если ты изволишь проявить прогрессивные взгляды и признать, что роман господина Арцыбашева супер-пупер, и во-още охренеть, я буду землепотрясно тебе признательна».
Но Варенька никогда не слыхала, чтоб нечто подобное исторгала ее госпожа:
– Дарья, прекращай истерить! Ты как была тинейджеркой-переростком, так на том и завязла!
«Выходит, хозяйка тоже жила в Японии?»
«Выходит, настоящее имя Изиды – Дарья?»
Во всяком случае, гостья на него откликалась:
– Нет, Катя, ты, по-моему, не въехала…
– Нет, это у тебя крыша съехала! – гаркнула госпожа Дображанская. – Замолчи, и немедленно!
– Я не буду молчать! – закричала Дарья-Изида пуще прежнего. – Мы с тобой не из этого времени. И я не хочу умирать в этом времени! Я из ХХІ века! Я не обязана умирать здесь из-за их революции. Мы остались тут жить, потому что Маша сказала: мы все исправили, и теперь революции точно не будет.
«Не из этого времени… Что ж это значит?»
