– Давай! – Инна застенчиво улыбнулась и как-то совсем по-детски кивнула.
Знакомство Инны с родителями Алексея состоялось уже после того, как он объявил им, что собирается жениться. Это вызвало небольшие осложнения. Мать произнесла недлинную, но крайне эмоциональную речь насчет того, что ей не нравится, когда ее «ставят перед фактом», и ушла в спальню, а отец шепотом объяснил Алексею, что хотя бы ради проформы стоило познакомить мать с ее будущей невесткой раньше и непременно поинтересоваться ее мнением.
– Ты же знаешь нашу маму, – выговаривал отец. – Она не выносит, когда что-то происходит без ее одобрения. Иди и исправь свою оплошность, пока она не ожесточилась…
Вроде бы удалось сгладить, во всяком случае, мать встретила Инну приветливо и даже высказалась в том смысле, что дуракам везет на хороших жен. Упрек адресовался не столько Алексею, сколько отцу, который за долгие годы супружеской жизни привык к упрекам жены настолько, что они отскакивали от него как от стенки горох. Алексей в очередной раз подумал о том, что в его жизни все будет иначе. Да и невозможно было вообразить, что лет этак через десять (или через пятнадцать, короче говоря, в отдаленном будущем) Инна станет походя осыпать его упреками, смотреть на него искоса, неодобрительно… Нет, он за всю жизнь не услышит от нее ни одного упрека и сам ее ни в чем никогда не упрекнет! Они вообще за всю жизнь не скажут друг другу ничего плохого! Только хорошее!..
Спустя тринадцать лет (ох уж это подлое несчастливое число тринадцать!) день в день и почти час в час (бывают же совпадения!) Инна назовет Алексея подлецом, негодяем и мразью, скажет, что проклинает тот день, когда она имела несчастье с ним познакомиться, бросит на стол телефонную трубку, сорвет с пальца обручальное кольцо и в лучших традициях русской драматической школы швырнет им в Алексея. Кольцо ударится о разделяющее их стекло, отскочит и закатится куда-то в угол.
– Успокойтесь, гражданочка! – привычно скажет надзиратель, навидавшийся за годы работы самых разных «концертов».
– Я успокоюсь, только если смогу все забыть, – ответит Инна не столько ему, сколько самой себе. – Если смогу…
Толстое стекло непроницаемо для звуков, но Алексей поймет, что сказала Инна, по движению ее губ, и слово «забыть» ранит его больнее всех прочих слов.
Забвение – худшая кара для любящих. Горечь и тлен, мрак и боль соединены в этом ужасном слове. Забвение страшнее смерти. Исчезая из памяти других людей, человек перестает существовать окончательно…
Несмотря на робкие протесты родителей и уговоры подождать до июля («Перейдете на следующий курс, поженитесь и уедете на море в свадебное путешествие – как хорошо!»), женились в январе, сразу же после экзаменов. «С корабля на бал, – шутила невеста, – главное, в ЗАГС вместо паспорта зачетку не взять, туда штамп не поставят». – «Главное – себя не забудь», – отвечал жених.
Свадебное платье (с одеждой тогда было напряженно, а уж с красивой – так особенно) Инне шила знакомая театральная портниха с чудесным, намертво врезающимся в память именем Конкордия Митрофановна, которое не менее чудесно сокращалось до «Корочки».
– Корочка шила императрицам и княгиням! – гордо хвалила подругу Иннина мать. – Нет, что я говорю! Корочка не шьет, она творит, создает образ! Пилявская и Лаврова одеваются только у Корочки!
Кто такие Пилявская и Лаврова, далекий от театральных кругов Алексей не знал, но по тону без двух минут тещи чувствовалось, что это весьма достойные женщины, прекрасно разбирающиеся в моде, знающие толк в одежде, и что абы у кого они одеваться не станут.
