В городе вовсю кипело кооперативное движение. На Некрасовском рынке я приобрёл «модный» галстук из кожзаменителя на резиночке; новая школьная форма уже была не с курточкой, а с пиджаком. Из окон домов часто доносились «Белые розы», хотя в нашем классе слушали, в основном, «Кино» и разные зарубежные рок-группы. Но у меня не было кассетного мафона, поэтому я мог довольствоваться только теми новинками, что доносились из открытых окон во дворах. Музыкальные передачи на ТВ и радио пока слабо отвечали модным веяниям. Новые школьные приятели на большой перемене выбегали курить в ближайший подъезд. Я тоже с ними выбегал, за компанию, но вскорости узнал, что такое «А-ПТЕ-КА», и уже тайком от матери покупал себе «Родопи» за 1 р. 60 коп или более козырные «BT» за рубль восемьдесят. Жуткая гадость, но, дабы быть своим среди новых знакомцев, – начал посмаливать.
Моя относительно сносная жизнь закончилась довольно быстро. Где-то в середине октября в доме снова нарисовался отчим. Мать простила его за бегство, а ему, видимо, негде было устроиться, чтобы тренькать на своей «балалайке», поэтому он предпочёл пусть и такое, но прибежище. Сестра так и лежала в грудничковом состоянии, улыбалась и хлопала в ладоши, но кричать по ночам стала значительно реже. Я каждый день стирал и вешал сушиться в коммунальной ванной гору пелёнок.
В декабре мама с сестрой снова легли на очередное обследование, на это раз надолго, и мы с отчимом какое-то время жили вдвоём. Я начал тусоваться с ребятами-одноклассниками и «параллельниками» после уроков на разных точках: это были подъезды, где мы собирались огромной толпой, какие-то подвалы, дворы со скамейками.
По возвращении с одной из вечерних прогулок (когда мама с сестрой уже вернулись с обследования), я обнаружил неприятную картину: перевёрнутый в ванной таз с пелёнками, какая-то ругань, милиция. Оказывается, трое соседей: приезжий мужик-сантехник, его жена квадратных форм и примкнувшая к ним алкоголичка тётька Машка набросились с кулаками на мать за то, что она сушит пелёнки в общественной ванной. Отчим, услышав шум, отложив в сторону гитару и открыв дверь комнатухи, увидел, что этот сосед с двумя «дамами» избивает мою мать. Ублюдок-сосед в ужасе отпрянул, но отчим, молча обозрев всю картину, просто закрыл обратно дверь в комнату и продолжил треньканье. (Именно так всё произошедшее мне описала мать.) Видимо, храбрости у отчима хватало лишь на избиение подростка и прессинг на ладан дышащего соседа-алкоголика – дядьку Юрку.
Были, конечно были у меня мыслишки: в мягкую, податливую для острой железячки бочину, этому соседу-сантехнику – со всей дури какое-нибудь длинное шило вставить да провернуть… пока он что-то там готовит на общественной кухне в своём закутке, слушая «Юра – вумен, Вася – мэн» в кассетном плеере… Или его «восьмерку» во дворе облить чем-нибудь горючим и поджечь ранним утречком (или хотя бы шины проколоть). Но чего-то как-то милиция быстро разобралась. Конфликт был улажен. А пелёнки я каждый вечер всё одно – стирал, вешал и занимал ими всё пространство общественной ванной. И когда полоскал их под мощным напором воды, который создавал ощущение маленького водопада в этом пластиковом тазу, брал в руки длинную деревянную палку для перемешивания белья и представлял, что это – бас-гитара, что я на сцене, что играю в популярной группе, а передо мной – не развешанные пелёнки, а скандирующая публика на огромном стадионе…
