Бросим по три копейки в автомат, отхлебнём из гранёных стаканов пенной газировки с сиропом и двинемся дальше. ДАЛЬШЕ… По направлению к моей коммуналке…
Из огромного окна коммунальной кухни струился солнечный свет, который заливал деревянные столы с липкими клеёнками, различную утварь и обшарпанные, покрашенные до половины тёмно-зелёным цветом, стены. Тараканы от нашего захода лениво разбегались в стороны. В моей комнатушке на гитаре занимался отчим (впрочем, как и всегда), но он особо и не мешал. В мою комнату мы даже не заходили. Затаившись в укромном месте – с нетерпением выжидали… ЕЁ… И, наконец, ОНА появлялась…
Через некоторое время в самом-самом конце коридора, аккурат подле прихожей, звякал язычок замкá, со скрежетом открывалась одна из створ двойных дореволюционных дверей, и дальний коридорный угол наполнялся лучами дневного света из ЕЁ комнаты – лучами, в которых, словно декабрьский снег, кружилась пыль. «Quiiiick….. quick!» – дверь защёлкивалась обратно, коридорный угол снова погружался в абсолютный мрак и, вместе со скрипом деревянного паркета, раздавался звук приближающихся из темноты шагов: «бум, шлыть, бум, шлыть» (к сожалению, недавно произошло несчастье – ОНА сломала ногу и перемещалась теперь при помощи костыля). ОНА выходила из комнаты в бежевом чепчике и длинной цветастой юбке с кружевной окантовкой: на правом плече висел пластиковый «хрущёвский» стульчак (для удобства – без крышки), через левое плечо была навешана бельевая верёвочка с туалетной бумагой, словно патронная лента у революционного матроса.
Звук шагов становился всё ближе и отчётливее. Наши сердца начинали усиленно биться, словно мы пробрались в какой-то старинный зáмок, а эта пожилая женщина – неведомая и жутковатая графиня из фильма «Бронзовая птица».
ОНА подходила к двери общественной уборной, включала свет и начинала неспешно, но с некоторым усилием открывать и закрывать эту дверь в вентиляционных целях: «вжить – вжух, вжить – вжух». После «процедуры проветривания» крючок, наконец, повисал на петле, и в туалете воцарялась тишина. Это был «наш выход»! Мы аккуратно подкрадывались к уборной и мягким нажатием, без щелчка, выключали свет. После некоторой паузы из туалета, хорошо поставленным голосом и с некоторым эхом от пятиметрового потолка, доносилось:
– Включите свет!
Нет, не то… С таким неповторимым монотонным ритмическим рисунком и стреляющими ударениями на каждый слог, словно «птица-говорун» из известного мультика:
– Вклю-чи́-тé свéт!
Мы включали. Из уборной, невозмутимо, но с выражением некоего удовлетворения и поощрения:
– Вóт тáк!
Мы снова выключали:
– Вклю-чи́-тé свéт!
Из туалета, ровно с такой же интонацией:
– Вóт тáк!
И так больше десятка раз, минимум…
Вот это «Вклю-чи-́тé свéт! Вóт тáк!» – нас просто вымораживало от смеха. Мы готовы были регулярно приходить и «троллить» ЕЁ… Глупость несусветная… Ну, что поделаешь?! Дети – есть дети.
Надежда Мефодиевна в молодости служила балериной в Кировском театре. Говорят, именно она была той беременной девушкой, с которой Чкалов пролетал под Троицким мостом. Комнату в этой квартире в красном доме с куполами на набережной Макарова старушка получила в незапамятные времена и в ней же пережила войну, оглохнув от взрыва фугасной бомбы на оба уха. Чтобы обратиться к этой пожилой, но статной женщине, нужно было принять манеру оперного певца и проорать с vibrato: «Здравствуйте, Надежда Мефо-о-о-диевна!»
