Получалось, что Савва делал в этом мире все что хотел. Хотел – спасал СССР. Хотел – спал с Мерой. Хотел – стоял с непонятной целью на скале.
Получалось, что Никита не мог в этом мире ничего, за исключением того, что позволял ему (кстати, совершенно о нем при этом не думая) Савва. Никита как бы пребывал внутри некоего круга, вокруг которого Савва очертил собственный круг. Круг Саввы был все, в то время как круг Никиты – ничто. В данный момент Никите было назначено стоять под скалой и ждать, когда Савва соизволит спуститься.
Никиту решительно не устраивало подобное положение вещей.
Ему хотелось прорваться сквозь оба круга, уйти куда глаза глядят.
Но куда он мог уйти, за исключением… Дома творчества, где было решительно нечего делать?
«Эй, держи! – к ногам Никиты вдруг упал бумажник Саввы. – Тут хватит на билеты и на… В общем, на все… я имею в виду, до дома хватит».
«А ты?» – Никита испуганно подумал, что да, конечно, он хотел самостоятельности, но… не такой всеобъемлющей и окончательной. Он читает мои мысли, подумал Никита.
«А я, пожалуй, отлучусь», – усмехнулся Савва.
«Куда? – спросил Никита. – Куда ты собираешься отлучиться с этой скалы и… без денег?»
«Есть одно местечко, – весело подмигнул ему Савва, – откуда письма идут слишком долго, куда, как в Киев, ведут все дороги. Мне случайно выпал билетик на экспресс, чтобы, значит, с комфортом и без ненужных остановок на малозначащих станциях…» – вытащил из сумки пистолет.
Никита хотел закричать, но ветер горячей ладонью затолкнул крик обратно в глотку.
«Где-то я читал, – задумчиво произнес Савва, – что в пользу выстрела в сердце свидетельствуют малое количество крови, аккуратная чистая рана, против – испытываемая боль и ужас, поскольку мозг успевает зафиксировать и отчасти даже осмыслить случившееся. Если же стреляться в висок, то тут «за» – мгновенное и безвозвратное выключение, а «против» – развороченная башка и разбрызганные повсюду мозги. Но это, так сказать, – зачем-то понюхал черное дуло, – относительное «против», тем более, – сладко (как по завершении любви с Мерой, успел ревниво подумать Никита) потянулся на горячем ветру, – когда дело происходит на открытом воздухе. Видимо, тот, кто стреляется в сердце, – внимательно посмотрел на Никиту, словно впервые его увидел, – больше думает о том, что оставляет, в то время как тот, кто стреляется в висок, – о том, что приобретает. Если, конечно, что-то приобретает…» – Савва поднес пистолет к виску, но тут же и опустил.
Ветер наконец расстегнул последнюю пуговицу, и теперь Савве достаточно было всего лишь поднять руки вверх, чтобы рубашка улетела в небо.
«Застегнись, – попросил Никита, – ты сам меня учил, что человек в любых обстоятельствах должен выглядеть прилично».
«Что? А… Да-да, – Савва машинально застегнул пару пуговиц, ветер, однако, одну сразу расстегнул. – Боюсь, мне не удастся выглядеть прилично. Жаль, что самые интересные мысли приходят поздно, – теперь он смотрел в черное дуло, как в калейдоскоп или прицел. Неужели хочет… в глаз? – ужаснулся Никита. – Выстрел в висок, – продолжил Савва, – мгновенно прекращает так называемую высшую нервную деятельность, вырубает все пять чувств. Следовательно, все эти разговоры, что человек что-то там наблюдает сверху, – полная галиматья. Как можно что-то видеть или слышать, если фрагменты мозга, ответственные за слух и зрение, разбрызганы, – посмотрел по сторонам, – по мху и камням? То есть, конечно, что-то, вероятно, можно видеть и слышать, но только не то, что ты видел и слышал, будучи человеком. И, вероятно, не видеть и не слышать, а… – развел руками, – не могу объяснить, потому что еще не испытал. Но я… попытаюсь… когда-нибудь. Так, братишка?»
