Моим соседом по парте оказался паренек на два года старше из не слишком благополучной семьи, славившейся в нашем поселке вечным пьянством и кучей голодных детей. На уроках он строгал ножом палки и в свои девять лет не знал даже букв. Поговаривали, что родители просто не знали его возраст и забывали отдать в школу, пока директор самостоятельно не заявилась к ним домой. На удивление, наши отношения с Федей поначалу складывались весьма миролюбиво. Я не делал ему замечаний за то, что он притаскивал в школу всякий мусор и ковырялся в носу, глядя в окно, а он делал вид, что не слышит, как я постоянно разговариваю сам с собой.
Нормальные дети, которых в нашем классе было большинство, очень быстро назвали нашу парту обителью прокаженных и стали обходить стороной. Меня это не слишком задевало – я не искал компании, она всегда была во мне, а мой сосед, уставший от постоянной ругани и кучи братьев и сестер дома, предпочитал отмалчиваться и держался от других детей подальше.
Учитель, наоборот, жаждал общения. Становясь сильнее в моем растущем организме, он уже не просто требовал повиновения, он мог заставлять. И как бы я ни сопротивлялся, он принимал решения сам. Каждый раз это сопровождалось вспышками огня, пожирающего меня изнутри, которые, впрочем, с практикой переносились все легче, если, конечно, я не слишком сильно упирался.
Он застал меня врасплох, подчинив себе так неожиданно, что я ничего не успел осознать. Обычно учитель не позволял себе показывать силу на людях, лишь глубоко в моей голове изредка комментируя происходящее – этого я уже почти не замечал. Первые полгода школы прошли вполне неплохо – я не завел близких друзей, но в общие игры меня принимали и даже доверили рассказывать стихотворение на новогоднем утреннике как человеку с хорошей памятью и дикцией. Как оказалось, зря.
Стоило мне открыть рот, как я почувствовал жар во всем теле. Стиснув кулаки в попытке избавиться от неминуемо наступающей боли, а заодно затолкать выбирающегося наружу учителя обратно, я упорно продолжал автоматически воспроизводить заученные незамысловатые строки. Конечно, эту битву я проиграл, как и многие другие в будущем. Против моей воли стихи про белочек и зайчиков сменились незнакомыми даже мне самому словами. Я осыпал ими небольшой актовый зал, украшенный гирляндами с пушистой живой елкой в углу, словно желал испепелить присутствующих. Глаза мои полыхали огнем, а внутри звучал жуткий хохот.
Все замерли в оцепенении, и лишь мама, на секунду замешкавшись, подлетела ко мне и принялась трясти за плечи. Но учитель не собирался сдаваться – свое шоу он намеревался довести до конца. Я с силой, не свойственной худому долговязому первокласснику, оттолкнул ее и приблизился к нелепой девочке Маше с двумя бантами на тонких косичках, отличнице и зазнайке, но в целом, вполне обыкновенной семилетке. «Встань!» – произнес я, и девочка, не дрогнув, повиновалась. «Лезь в окно!» – продолжал я, до крови кусая язык, чтобы не произнести льющихся потоком слов. Маша в блестящем миллионами бисеринок наряде снежинки двинулась к высокому подоконнику, стремясь спрыгнуть в метровый сугроб прямо со второго этажа. Тогда-то я впервые узнал странную тягу учителя к высоте.
К счастью, другие дети и присутствующие учителя быстро сориентировались – сняли безвольную девочку с подоконника, не давая ей уцепиться за оконную раму, и вернули на место. Она трясла головой и озиралась по сторонам, словно не понимала, что с ней произошло.
