Султан взрывался всегда мощно, и требовалось время, чтобы он отошел от гнева. Усман деликатно молчал, пережидая вспышку.
– Но ничего, у нас еще достаточно средств, чтобы воевать в нашей войне. И будет еще больше. Иншалла! Большие братья из пустыни не оставят нас никогда, а их никогда не оставят большие деньги. Зря мы, что ли, терпим этих тюрбанов у себя? Э-э, что эти рабы, выкупы, головы пленных, – Султан презрительно выпятил нижнюю губу, – это неплохой заработок для одного, двух, но есть дела и большие. Ну, убивать неверных и вести войну – это святое дело, это наша каждодневная работа. Сейчас идет интересный заказ. Только бы не отдали его Вахе, – озабоченно потер бороду полевой командир, – мы сами все сделаем. Да, Усман? – обратился он к своему помощнику.
– Конечно, Султан, мы сделаем, кто еще, как не мы, – заверил его Усман, облизывая пересохшие губы. Из вялого его состояние резко изменилось к обратному – на лбу выступила испарина, желваки мелко заходили под щетиной и взгляд стал более быстрым, беспокойным.
– Ай, Усман, – огорченно всплеснул руками командир, – ты опять колешь себе эту гадость. Ты погубишь себя, зачем тебе это надо? Ты ведь сильный, настоящий мужчина, брось это. Пускай арабы колются, им все равно подыхать, но ты-то… – он печально покачал головой, глядя на товарища из-под кустистых черных бровей.
– Я брошу, Султан, ты же знаешь, мне ничего не стоит бросить. Это так, баловство, – задетая осколком рука Усмана заметно дрожала. А по лицу Султана было видно, что он уже не в первый раз слышит эти слова. Осуждающе покачал головой. Рыжебородый решил резко перевести разговор в другое русло:
– А с этими что теперь будем делать? – спросил у командира, стараясь, чтобы голос звучал ровно, и мотнул подбородком на неподвижные тела солдат.
Султан помолчал с минуту.
– Этого, – задумчиво ткнул носком ботинка в Виталин бок, – в деревню… Ахмета оставь с ним, пусть смотрит. Если начнет оживать – полечить, покормить, вымыть – и снова будет готов на продажу. Может, и выживет. А этого… – он с сомнением покачал головой, глядя на бесчувственное Пашкино тело, превращенное старательными боевиками в кровавый хлам, – не знаю, пусть дохнет. Если хочешь, прирежь его сам или отдай его афганцам или тем же арабам, пусть забавляются в свои ножички, – Султан усмехнулся.
– Хорошо, – Усман слушал, торопливо кивая.
Он давно хотел сказать, что оброненная как-то давно ради красивого словца фраза про то, что он не устанет резать головы несущих советскую власть не настолько хороша на сегодняшний день. Но сейчас опять было не до того. Сейчас он мечтал побыстрее очутиться в густых кустах зеленки, подальше от людей, достать уже заправленный ширевом шприц и после укола лежать там, ни о чем ни думая, долго-долго…
И тут, к его изумлению, тело, которое они считали трупом, шевельнулось и издало некий чавкающий звук. Кажется, это кровь под ним чавкнула. Или уже глюки пошли? Нет, не может этого быть…
Глюки были не у него одного. Султан от неожиданности вздрогнул и невольно отступил на шаг.
– Проклятый гяур, – перешел он на позабытый горский диалект, – шайтан тебя раздери! Как это?..
Пашка, лицо все в кровавой маске, начал подниматься. Встал на четвереньки, от боли зарычав, и посмотрел на обоих главарей, разлепляя слипшиеся от крови веки. Лицо исказила гримаса боли, отчего оно приняло совершенно дьявольский вид, и… засмеялся. Хрипло, со стоном, идущим из отбитых внутренностей, из обожженных легких, отхаркивая кроваво-черную слизь, смеялся, не отрывая злых мутных глаз от Султана, что уставился на него, не в силах отвести свой взгляд или приказать кому-нибудь заткнуть пасть этому…
