– Вот видишь, – и отеческим тоном говорил Второй сидящему в снегу Гавриле, – Пашкова мучаем. У любого из вас сейчас есть выбор. Любой может отказаться, пожалуйста, насильно не держим. Понимаешь, возможно, ты занял чье-то место. Кто-то хотел больше, чем ты, а отбор прошел ты…
– А сейчас валяешься, как падла… последняя, – цедит Первый, накаляясь.
– До обеда еще час, сам понимаешь, что мы сделаем с вами за этот час. После обеда в спортзал, «коробка», спарринги, акробатика, комплексы – все часами, без продыху. Вечером – кач. Все команды – только бегом. Это не все выдерживают, это практически невозможно, мы же знаем – сами через все это прошли. Романтика исчезает через несколько дней, у кого-то раньше, у кого-то чуть позже.
Первый внезапно делает тест «на оружие» – бросается к Пашкиному автомату. Опаздывает на долю секунды – замутненным мозгом Пашка отслеживает эту «шутку», после которой жестоко бьют, и бросается животом на свое оружие. Первый делает кувырок в сторону и вскакивает. Удовлетворенно кивает:
– Пашков, автомат за голову, продолжаем упражнение «джамп».
И Пашков прыгает на подгибающихся ногах, с дикой ненавистью глядя на рыдающего Гаврилу.
– Ну что, пидар! – неожиданно рявкает Первый, – короче, ты сдох. Романтика для тебя сдохла. Говори, что ты пойдешь в гансы, и вали в казарму. Нас группа ждет. Помоги Пашкову, он попал сейчас только из-за тебя, помоги своему призыву, они бегают сейчас там по кругу, ждут одного тебя, когда ты появишься, соизволишь встать или свалишь от них в гансы. Думаешь, ты им нужен?! Ну что?!! – орет он, – в гансы?!!
– Не-ет! – орет сквозь слезы Гаврила и встает, шатаясь, как пьяный. Подбирает свой автомат и тупым взглядом смотрит на заснеженные деревья.
Боже, как красиво, думает Пашка полуобморочным состоянием. Ну почему, Господи, наряду с такой красотой на земле процветают такие немыслимые вещи, такие мучения? Ну когда все это окончится?..
Сержанты переглядываются.
– Пашков, встать. Оба – бегом… марш!
Все четверо бегут в сторону далеко ушедшего учебного взвода. Впереди первогодки, и сержанты по бокам, время от времени легко забегающие вперед и разговаривающие на ходу:
– Плачьте, сынки, плачьте. Все плакали, и я сам плакал, оно само так выходит, – Второй мечтательно улыбнулся щербатым ртом. Обращаясь к Первому, – давай покурим.
Тот достает из нагрудного кармана пачку «LM», и оба закуривают на бегу.
– Мне вот, – продолжает рассказ Второй, – мой сержант в свое время и сказал, – он многозначительно поднял пальцы с зажженной сигаретой вверх, – спецназовцем ты становишься тогда, когда сможешь не плакать в очередной истерике от физухи, а смеяться. Поэтому пока плачьте, парни, плачьте и смейтесь, смейтесь всегда – когда вам тяжело, когда вас бьют, и чем тяжелее, тем громче смейтесь. Это признак настоящего бойца, настоящего спецназовца.
Первый, мрачно поглядывающий до того на подопечных и пыхающий сигареткой, перебил Второго:
– Гаврила опять дохнет, падла, – и тут же, обращаясь к Пашке, скомандовал резко, – твой товарищ тяжело ранен. Взял его на руки и понес! Раз, два…
Пашка среагировал вовремя. На бегу развернулся к падающему от усталости Гавриле и схватил солдата, на голову выше его самого, перегнул пополам, взваливая на спину.
Тяжело нагруженный, побежал мелкими шажочками, почти пошел шагом, кряхтя, напрягая все силы. Из груди вырывается то ли всхрип, то ли всхлип. Сердце бешено бьется в грудную клетку, норовя проломить ее, разорвать бронежилет и выскочить наружу, чтобы вдохнуть чистого морозного воздуха. Кажется, сейчас оно остановится, не выдержит.
