Но еще страшнее стало, когда в марте Николай II отрекся от престола. Казалось, что мир рухнул, и было не понятно, как же жить дальше. Но надо было как-то жить. Андрей Нилыч все также проводил службы в храме. Только жаловался, что народу стало ходить совсем мало. Настя с Нюсей целыми днями пропадали в госпитале. Ведь оттого, что в стране произошла революция, раненые сами не поправятся. Кто-то должен был лечить, смотреть за больными, печь хлеб, работать на заводах.
В стране катастрофически не хватало еды. Настю с Нюсей поставили на продпаек при госпитале. Они теперь, в основном и питались там, потому что некогда было стоять в очередях за хлебом. Да и не всегда его можно было купить. И Андрея Нилыча подкармливали в госпитале.
Уже во многих городах поднимались хлебные бунты. Голод и смута, как эпидемия расползались по империи. По деревням горели имения помещиков. В городах рабочие вместо того, чтобы работать, собирали бесконечные собрания, выбирали и переизбирали какие-то комитеты…
Летом, когда немного притерпелись и к этой новой жизни, неожиданно с фронта вернулся Родион. Но это был совсем не тот Родион, за которого два года назад выходила замуж Настя. Она не узнавала его. Куда девался бравый, щеголеватый и лощенный офицер? Запущенный, озлобленный вид, китель без погон, во взгляде – холодность и отчужденность. Он как будто не замечал Настиного присутствия, или стеснялся ее. Словно вернулся не к жене, а к Андрею Нилычу, чтобы обсуждать с ним, что творится в России. Совсем не о такой встрече мечтала Настя долгие два года, ожидая мужа.
Почти каждый вечер, иногда за полночь Родион о чем-то яростно спорил с Андреем Нилычем. Настя старалась не прислушиваться к их спорам, одиноко дожидаясь Родиона в своей комнате. Но сквозь закрытые двери невольно доносились обрывки взбешенного голоса Родиона, иногда переходившего на крик:
– Быдло, отребье! Им подчиняться?.. Ну, нет, я царю присягал… Какое отечество?.. Нет его, это другая страна… Вешать… Стрелять…
Потом он надолго уходил курить на улицу, а когда возвращался, ложился в постель, не обмолвившись с Настей ни единым словом. Они молча лежали в одной постели, совершенно чужие друг другу люди. Настя не могла заставить себя прикоснуться к Родиону, боясь своей неуместной назойливой лаской разбудить в нем ярость. А Родион? О чем думал он в такие минуты? Он не делился своими мыслями с Настей. Только иногда, он неожиданно поворачивался к ней и молча, без разговоров и ласк, с какой-то животной страстью овладевал ею. Настя, понимая, что так не должно быть, в кровь кусала губы от обиды и терпела. Женский инстинкт подсказывал ей, что это – единственное, чем она может сейчас помочь Родиону.
Видя по утрам ее заплаканные глаза, Андрей Нилыч утешал ее:
– Ничего, Настенька, все образуется. Ты потерпи немного. Уж очень он ожесточился сердцем на все земные несправедливости. Все это пройдет, дай ему только время.
– Может, он разлюбил меня? – жаловалась Настя сестре.
– Да кто же этих мужиков разберет, что у них на уме? – сочувствовала ей Нюся, не зная чем помочь сестре.
Днем Родион был спокойнее, и однажды за обедом Настя осмелела:
– Родион, я вижу, как ты извелся. А может быть, нам к тебе на Смоленщину поехать? Там природа, займемся хозяйством, будем работать…
– Хозяйством, говоришь, займемся? – Зло усмехнулся Родион. – Некуда нам ехать, Настя Имение крестьяне спалили, а в крестьянской избе жить как-то не хочется. Даже если мы с тобой и приедем туда, я не гарантирую, что живы останемся. Крестьяне лютуют. Наслушались большевиков, да эсеров, а чего хотят, и сами не знают. Мне теперь нигде места нет. Из армии ушел, поместья нет, никто я теперь. Зеро! Хорошо хоть смог деньги из Имперского банка забрать, а то еще неизвестно, чем вся эта кутерьма закончится.
