Я живо вижу и сейчас этого старого генерала с большим носом, широким лбом и острым взглядом; его свиту; лысого доктора в очках; и в глубине, шагах в пятистах, наших солдат, которые выстраивались в боевой порядок.
Стрельба прекратилась, но слышались какие-то ужасные крики. Доносился шум колес, стоны, проклятия, хлопанье бича. Я приподнял голову и увидел две пушки, мчавшиеся по деревне. Артиллеристы изо всех сил нахлестывали лошадей и колеса ехали через груду раненых и мертвых, точно по соломе. Кости хрустели! У меня волосы стали дыбом.
– Сюда! – крикнул старый генерал. – Поставьте их около фонтана!
Пушки были установлены. Снарядные ящики привезли галопом. Я слышал, как старик, обернувшись к русскому офицеру, отрывисто сказал:
– Передайте императору Александру, что я в Кайа. Если мне пришлют подкрепление, битва выиграна. Надо действовать! Нам надо ждать скорой атаки. Я чувствую, что Наполеон приближается. Через полчаса он нагрянет на нас со своей гвардией. Как бы то ни было, он у меня в руках. Только, ради бога, не теряйте ни минуты, – и победа будет за нами.
Молодой человек ускакал галопом. В это время около меня кто-то произнес:
– Этот старик – генерал Блюхер…[8] Ах, негодяй! Если бы у меня было ружье в руках!
Повернув голову, я увидел старого тощего сержанта. Он сидел около дверей овина и упирался обеими руками в землю – его ноги были перебиты пулей.
Его желтые косившие глаза следили за прусским генералом; крючковатый нос среди громадных усов походил на клюв.
– Если бы ружье было в моих руках, ты бы увидел, чья победа!
В этом углу, заваленном трупами, мы с ним были единственными живыми существами.
Я подумал, что завтра, быть может, меня похоронят вместе с другими в этом саду и я больше не увижу Катрин. Слезы побежали у меня из глаз, и я не удержался, чтобы не сказать:
– Теперь уже все кончено!
Сержант взглянул на меня и спросил:
– Что с тобой?
– Пуля в плече.
– Лучше в плече, чем в ногах, – отвечал он и затем более мягким голосом добавил: – Не бойся, ты еще повидаешь родину.
Я подумал, что ему жаль моей молодости, и он хочет меня утешить.
Сержант ничего больше не сказал. Время от времени он с усилием поворачивал голову, чтобы взглянуть, подходят ли наши колонны. Он выбранился несколько раз и упал навзничь.
– Моя песенка спета, – пробормотал он. – Но зато и этому долговязому негодяю тоже досталось.
Он с ненавистью поглядел на валявшегося неподалеку прусского гренадера. У того в животе торчал штык.
Неприятель занял все дома, все сады, все улицы. Я чувствовал холод во всем теле. Я упал ничком, но пушечная пальба скоро пробудила меня. Изо всех окон тоже стреляли. С холма, занятого французами, раздавалась еще более убийственная канонада. На улице деревни русские и пруссаки стояли густой толпой. Я видел, как беспрерывно заряжались пушки, как артиллеристы прицеливались и стреляли.
Вдруг из долины донесся гул голосов. Я различал крики: «Да здравствует император!» Минут через двадцать пруссаки и русские начали отступать. Крики французов слышались все ближе. Ядро ударилось в одну из прусских пушек и сломало колесо. Пушка свалилась на бок. Двое артиллеристов были ранены, двое убиты. Я почувствовал, что кто-то взял меня за плечо. Я обернулся – полумертвый сержант глядел на меня с лукавым видом и смеялся. Крыша нашего овина провисла, стена погнулась, но мы не обращали на это внимания. Мы смотрели лишь на поражение врагов и слышали только один крик, который был все ближе и ближе:
