Зажигалка, с которой Дима никогда не расставался!
Подарок от Аркадия Михайловича.
Господи! Как она у нее оказалась?
Лиза буквально чувствовала, что покрывается холодным потом, несмотря на летний зной. Сердце в груди колотилось точно сумасшедшее, заставляя дышать глубже и надрывнее.
— Что это? — отвела взгляд в сторону, испытывая отвращение к себе оттого, что приходится лгать самому близкому человеку.
— Ты мне скажи, Лизонька. У тебя под кроватью нашла несколько дней назад.
Выронил! Все же выронил!
— В мою комнату заходил только Андрей. Спрошу у нег…
— Андрюша не курит.
Все слова канули в бездну, а язык… будто бы онемел.
Не в состоянии оказалась ничего правдоподобного придумать.
Да и хотелось ли?
— Не отпустит он тебя, дочка. Сердцем чую.
— Бабуль, я…
— Думала, не сыскать на свете человека упрямее твоего отца. Ан нет! Есть таков…
— Перестань, прошу тебя!
— Люди в моем возрасте плохо спят ночами, ягодка. Да и просыпаются задолго до рассвета. Видела я вас. Как уходили… видела.
Ее голос в тишине комнаты прозвучал как приговор. Напряжение достигло наивысшей точки. Тревога, копившаяся внутри так долго, наконец выплеснулась наружу. Настойчиво игнорируя еле различимые рвотные позывы, спровоцированные незапланированным голодом, вскочила на ноги. Истерический хохот девушки окрасил замкнутое пространство спальни.
Конец! Это конец!
Подобно раненому, загнанному в угол зверю беспокойно мерила шагами помещение, будто подсознательно пыталась найти выход из столь непростой ситуации.
— Ошиблась ты! — прохрипела затравленно. — Не могла видеть. Никого не было… а зажигалка…
— Коршуном над тобой вьется, — Валентина Степановна продолжала говорить, совершенно не реагируя на Лизу. Не замечая смятения, в котором та сейчас пребывала. — Каждый твой жест… каждый взгляд тут же приковывает его внимание. Все замечает! Зоркий. Коршун, как есть.
Лизу потряхивало, да так, что ноги не держали.
Еле до бабушки доковыляла и осела на пол подле нее, цепляясь ногтями за подол длиной юбки.
— Не суди меня… пожалуйста.
— Не стану, — прозвучало спустя целую вечность.
— Я ведь люблю…
— Не любовь это, — осадила строго. — Болезнь! Одержимость!
— Пусть так. Но в нем мое лекарство.
Валентина Степановна недовольно буркнула себе под нос:
— Любовь они придумали! Эка невидаль!
Девушка подобралась вся под ее внимательным и очень проницательным взглядом.
— Ты… расскажешь им? — сердце будто стальными прутьями стянуло. Щемило. Давило. Выворачивало. — Так ведь?
Теперь уже старушка возмущенно воскликнула, всплеснув руками:
— Что же я, никак изувер какой? Своей кровиночке вредить и мальчонке жизнь калечить? Да меня за такой грех на тот свет не примут!
Лиза не смогла сдержаться – прыснула, давясь от смеха.
Только ее бабушка могла назвать мальчонкой мужчину, перед которым даже Даня заикался!
А когда успокоилась наконец, ласково прижалась щекой к ее коленям.
— Пусть не принимают. Никогда!
— Чудная ты у меня все же. Ничего вечного нет. Однажды и меня землица пригреет.
Кожа покрылась крупными мурашками размером разве что не с муху!
Пробрало Лизавету до глубины души.
— А ты будь! — выдавила, натянуто улыбаясь через силу. — Вечной. Я тебя… очень люблю.
— Ой ты ж батюшки, — в который раз провела скрюченной от старости ладонью по ее густым растрепанным волосам. — Внученька моя!
— Спасибо, что приняла… его. Диму. И что на нашей стороне. Теперь, когда мне не нужно тебе лгать, я вновь чувствую себя очень сильной. И свободной.
