Реквием по ушедшему лету - страница 25

– То есть, тебя это сильно изменило?

– Еще как. После таких тусовок словно бошку сносит, и тебе хочется все больше и больше. Я начал ругаться с мамой еще чаще и драться с отчимом. А потом меня как-то попросили последить за собакой на даче. Мне было 19. За день до этого я сильно с ней поссорился и не ночевал дома. Я ее ненавидел. Так вот, в тот вечер у нее случился инфаркт, и я не успел с ней попрощаться. Я не успел извиниться перед ней и сказать, что я был ужасным сыном. Я так сильно ее обидел, Ханна, и мне кажется, она никогда меня не простит. А ведь это был последний человек, который должен был быть мне самым родным, самым близким. И то, как я поступал, было просто омерзительным.

Ханна сидела и молчала, глядя в одну точку. Небо над головой затянулось свинцовыми тучами, и подул холодный ветер. Ей вдруг стало невыносимо плохо от его слов, а в глазах застыли слезы. Ей было очень жаль этого парня…

– Эй, ты чего? Все же хорошо, ну? – он приобнял ее за плечи и приблизил к себе, поцеловав в макушку. – Это я все к тому, что мы должны ценить близких, пока они с нами рядом. Потом будет уже поздно, ведь ты никогда не знаешь, что может случиться завтра: они могут по-прежнему быть с нами, но а вдруг случится так, что в один день их больше не будет, и тогда ты будешь так сильно сожалеть о том, что когда-то причинял им боль своими действиями и словами, а время уже нельзя вернуть назад. Оно проходит, а то, что после него остается, не пройдет никогда. Внутри всегда будет рана, которая хоть и затянется, но полностью не заживет. – сигарета тлела слишком быстро, а его руки слегка тряслись от озноба внутри. Ему было тяжело об этом рассказывать. – После этого случая у меня внутри словно камень. Я не мог себя простить, мне было просто противно. Тогда началась еще вся эта возня с наследством и эти родственники, как стервятники, налетели, желая отобрать себе хоть какой-нибудь кусочек, и вся ответственность легла на мои плечи, а мне было так плохо, что я готов был отдать им все, лишь бы меня уже оставили в покое. Я так хотел побыть один, а впереди ждали только бесконечные ссоры и конфликты, которым, казалось, не было конца и края. А потом я все же остался один, на этот раз совсем один. Я стал жить с дядей и тетей, я помогал им в доме, они помогали мне. Это все, кто у меня есть.

– Ты до сих пор чувствуешь это одиночество внутри себя? – где-то вдалеке сверкнула молния, озарив темное небо.

– Еще какое. У меня никого нет.

– А как же твои друзья?

– Это все пустое. Они есть, но природа человека такая, что каждый живет ради своей собственной выгоды, я это знаю. Поэтому никто не захочет сам тебе помогать, ему обязательно что-нибудь за это нужно.

– Неужели все люди в твоем окружении такие? Может быть, ты просто не встречал по-настоящему хороших людей?

– Да, они все такие. Я вижу их насквозь, и никому никогда не будет до тебя дела. Мы живем ради себя, так уж получается, и ничего с этим не сделать. Я их не виню: только им решать, как они хотят жить, и, наверное, это в какой-то мере даже правильно. Этакий здоровый эгоизм, но я так не могу. Поэтому у меня и нет друзей, нет любимых людей. Меня люди интересуют только в плане дел и работы, поэтому с ними и приходится общаться. Была бы возможность, я остался бы один.

Ханна понимала, что перед ней человек, глубоко травмированный в душе. Было грустно смотреть на то, как он по-прежнему пытается улыбаться, хотя внутри у него полная разруха, и, кажется, что никто не способен зализать его раны. И грустно, что у такого, на первый взгляд, жизнерадостного человека есть эта боль, с которой он уже много-много лет не может справиться. Теперь она знала причины его порой странного поведения и перепадов настроения. Он все еще один.