– Это ты на что намекаешь? – сразу подобралась Елена.
– Так ведь к гиперперемещению готовимся.
– Подумаешь! У меня это уже девятнадцатый переход.
– У меня – тридцать пятый, что из того? Статистика тут значения не имеет. Представь – нас превратят в хромоплазму и затрамбуют в черт знает какие измерения. А когда в нормальное пространство вернемся, то это ведь будем абсолютно другие мы! От этих нас не то что молекулы, ни одного протончика не уцелеет. Нынешним нашим телам существовать осталось чуть больше часа. А им ведь хочется напоследок и нежности, и ласки…
– Степа, ты меня с Вероникой не спутал? – перебила его Коцюба. – Это на ее ушах подобная лапша очень хорошо повисает.
– Вероника занята, – развел руками Маслов. – Стасис-установку готовит.
– Тогда не повезло твоему телу. Ничего ему в этой жизни не обломится.
– Да? А в прошлую экспедицию…
Елена почувствовала, как щеки полыхнули огнем. Вот гад! Обещал ведь забыть ту ее минутную слабость.
– Прекрати! Это случайность была!
– Случайность? А говорят, что три раза – это даже не совпадение, а закономерность.
Щеки продолжали полыхать. Елена шагнула к двери:
– Разговор закончен. Дай пройти!
– Пожалуйста.
Бортинженер посторонился, предупредительно открыл дверь. Но сам не вышел. И повернулся так, чтобы проем частично перегораживать. Кто другой – та же Ника – прошмыгнул бы в оставшуюся щель без труда. Но Елена наверняка ткнется «выдающейся» частью своей фигуры прямо в живот этому дылде. Не дождется!
Стараясь собрать в голосе весь металл, на который была способна, она скомандовала:
– Бортинженер, покиньте помещение экспресс-лаборатории. Немедленно!
Маслов помедлил немного – прикидывал, есть ли какие-то варианты продолжения разговора. Затем, не оборачиваясь, вперед спиной, шагнул в коридор.
– Слушаюсь и повинуюсь, моя повелительница! До встречи в новой жизни!
Алексей Буланов. Солнечная система, исходная точка, 3-й день экспедиции
Расстояния между звездами измеряются парсеками.
Десятками, сотнями парсеков, тысячами лет пути, – если лететь на субсветовых скоростях. Живший в середине XXI века американский математик русского происхождения Джон Марков терпеть не мог никакие путешествия. С рождения страдающий агорафобией, он боялся представить себе огромную пустоту между мирами. Наверное, поэтому в его модели Вселенной время и расстояние отсутствовали. Вообще. Вместо непрерывного континуума он оперировал дискретными множествами абстрактных точек, «гравитационными сгустками», мгновенно обменивающимися информационными пакетами.
Вероятно, модель эта так и осталось бы одной из многих, рожденных «на кончике пера» и там же умерших. Но кроме досужих размышлений о природе Вселенной Марков занимался делами вполне конкретными. Он участвовал в разработке математического аппарата фазовых переходов адронного[3] вещества в кварк-глюонную плазму[4]. И открыл зависимость между максимально допустимым размером «капли» хромоплазмы и кривизной пространства. Уравнения, которые вывел Марков, упрямо твердили: капля массой больше пороговой не может существовать в пределах 3-браны, она «продавливается» в пространство больших размерностей, теряет при этом часть энергии и, естественно, возвращается назад в адронное состояние. Но уже в другой точке 3-браны!
Научным сообществом исследования Маркова были признаны сомнительными, тем более что получить пороговое количество хромоплазмы и проверить ее поведение экспериментально в те годы не представлялось возможным. Но Марков поспешил связать свое открытие со своей же моделью Вселенной. Нанокаплю КГП он назвал «информационным пакетом», уравнение фазового перехода – «уравнением масс-информационного преобразования» и объявил, что нашел «кротовую нору» в М-теории.
