«Хорошо, когда опасность зависит от твоих знаний и умений. А здесь – всего лишь машина и природа: выдержит – не выдержит, а ты – в коробке, и грош тебе цена, всем твоим знаниям и умениям. В случае чего…» – Мысли в голову лезли не самые приятные. Афганцы в другом салоне тоже притихли. Плакали дети от перегрузок. Мужчины перебирали чётки, молились…
Самое время что-нибудь сделать по захвату самолёта. Мы это понимали и тоже сжались в готовности как пружина…
Через некоторое время выскочил второй пилот:
– Прошли границу, – орал он нам, стараясь превозмочь натруженный шум двигателей, – но погоды в Кабуле так и нет… Был небольшой просвет минут на тридцать, но мы опоздали! Возвращаемся!
– Ну что ты будешь делать! Не хочет Афганистан наш рейс принимать.
– Точно! Кто-то из пассажиров сильно провинился перед Всевышним… Вот Он и даёт время подумать.
Самолёт трясло, а мысли становились всё мрачнее. Пришлось воспользоваться наукой наших преподавателей. А они учили: «Страх – это одно из проявлений инстинкта самосохранения…»
– Самосохранение у меня развито на высшем уровне, – думал я. – Выше – не бывает: десять тысяч метров, как высота полёта…
«Научитесь перевоплотить страх в интенсивную деятельность…» – будто кричали через грозу мои учителя.
– Какая деятельность? Ноги не слушаются…
Но я всё-таки встал и попытался пройти по коридору, самолёт трясло на разрыв… Сел рядом с побелевшим Михаилом Сергеевичем, выкурили по сигарете. Ничего не помогало… И тут нашёлся Юра, он был в таком же положении как все. И придумал… Запеть! «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», – начал он, а мы с удовольствием подхватили, – пощады никто не желает!» И сразу полегчало, и на душе стало теплей и спокойнее. Так мы вчетвером пропели, вернее – проорали, заглушая свой страх, почти до посадки в Ташкенте, пока не прекратилась эта тряска. Нам помогал в этом хоре ещё и переводчик. Успокоились только на земле. А о нашем «хоре» со смехом вспоминали вечером в гостинице.
«Приземлившись» в том же номере, в этот раз выпили крепко. Сначала долго разговаривали, разделившись на пары, о жизни. Я с наслаждением слушал полковника. Он рассказал практически всю свою, уже долгую жизнь. В свои пятьдесят восемь лет попасть после Европы на войну! Всё и тогда, и сейчас складывалось очень не просто. Он был на генеральской должности, и получение звания зависело и от этого перелёта, и от этой командировки. Именно в этом разговоре он раскрылся намного больше, чем за все предыдущие дни. Мне стало рядом с ним очень уютно, как будто бы я беседовал со своим отцом. Человек очень образованный, начитанный, проработавший в разведке длительное время. И сейчас, как-то особенно почувствовав в нас близкие души, он заговорил об одной особой ситуации. Теперь начался общий разговор.
Михаил Сергеевич с горящими глазами и иногда со слезами на глазах – от переживаний и волнения – стал рассказывать нам эту историю. И ночь стала для нас всех необычной… Голос его звучал совсем негромко. Неторопливая речь искусно украшалась многозначительными паузами и интонацией, иногда обычной, а иногда понижающейся до шёпота. Он, оказывается, был мастер рассказывать…
Слушая его, мы молчали и курили. Что сегодня он, разведчик европейского направления, делает в Афганистане? У меня возникла мысль – ответ? Но верна ли она, я не знал. А думал я о том, что, может быть, и послали сюда его уменьшить по возможности количество потерь с обеих сторон. Ведь наверняка руководство знало его склонность решать все вопросы бесконфликтно, и вся его предыдущая жизнь, как «Новая библия», говорит: «Никто не имеет права решать, кого и когда убить…» Может быть, и его задача – спасти наибольшее количество жизней…
