Рэм - страница 10

А когда Рэм вернулся, проверяя языком опасно покачивающиеся зубы, то к Серому пошел в первый же день. Тот посмотрел, присвистнул, но вопросов задавать не стал. Выудил из-под шкафа бутылку «Путинки», плеснул в чашку с отломанной ручкой. Рэм выпил не глядя. Ахнул, задохнулся, прослезился даже. А когда первая волна жара отхлынула, почувствовал, что его отпустило.

– Мне бы денег поднять, – поделился он с Серым.

Тот закивал, налил еще под одной, дождался, пока Рэм прокашляется, и повел к Толику. Вот и теперь они шли той же дорогой. Между домов, по сонным дворам, кивая встреченной в темноте гопоте, к единственной многоэтажке на районе. Серый молчал, Рэм тоже. Все было понятно без слов. Но, занося руку над кнопкой домофона, Серый не сдержался:

– Я же говорил тебе с Толиком не тупить.

И правда говорил. Рэм кивнул:

– Так вышло.

Серый помолчал, собираясь с мыслями, спросил осторожно:

– Ты за бабло с ним?

– Нет. – Рэм потянулся к домофону и сам набрал номер квартиры Лимончика. – За девушку.

Раздался пронзительный писк, за ним ответный. Дверь размагнитилась. Рэм шагнул в холод подъезда. Серый остался на улице. Протянутая рука белела в опускающейся ночи. Рэм крепко ее пожал.

Серый умрет осенью. Глупо ввяжется в мутную драку за гаражами. Бритый под ноль крепыш повалит его в октябрьскую грязь, начнет пинать тяжелыми ботинками, а когда поймет, что Серый ударился виском о торчащий из земли угол бетонного блока, то коротко выругается и побежит. А Серый останется лежать на боку, удивленно смотреть в ранние сумерки. Рэм увидел это в тот самый день, когда пил водку из побитой кружки, но ничего не сказал, только выпил еще по одной. И пошел к Лимончику.

Толик жил на третьем этаже. Внезапно вспомнилось, как отец ворчал, получая служебную квартиру на седьмом, мол, сволочи, могли бы и на третьем дать, хороший этаж – еврейский. Откуда он взял такую глупость, Рэм так и не понял. Ну и не спросил, понятное дело. Ни у отца, ни у мамы, которая мелко кивала залаченной головой, заранее соглашаясь со всем, что скажет этот большой мужчина в военной форме. Рэм попытался прикинуть, а что за год это был, а в какой класс он тогда перешел, а пришлось ли менять школу. Все – лишь бы не думать, куда это поднимается он на онемевших от страха ногах.

Рэму было страшно. До металлического привкуса на языке, до тошнотворной слабости. Казалось бы, ну чего ему бояться. Ему. Повидавшему такой дичи, что словами не описать. Ему. Ловящему приходы безо всякой дури. Ему. То ли пророку, то ли банальному психу в стадии обострения. Но он боялся. Представлял, как Толик поднимет тонкие бровки, горестно поправит идеально уложенную челочку и даже слушать его не станет.

– Фас, – бросит он бандерлогам.

– Рады стараться, гражданин начальник! – ответят они.

И потащат на пустырь, а там закопают живьем. Делов-то. Только умирать Рэму не хотелось. Вот когда ехал к бабке, злой и испуганный, смерть выглядела самым подходящим вариантом. И в первые дни тоже. И в первые месяцы. А потом он, сам того не понимая, как-то прижился в Клину. Оброс броней, примирился с полынностью. Все такой же злой, но переставший бояться. Первый раз в жизни свободный. И терять этого не хотелось. Но Толик о его желаниях спрашивать не станет.

Рэм потоптался на площадке, нужная дверь была жизнерадостно оранжевой. Массивная такая дверь с железной прослойкой под мягкой обивкой. Толиков папа грузил дальнобойщиков и отправлял по маршрутам страны и ближнего зарубежья. Оттуда ли растут ноги у товара, Рэм никогда не спрашивал. Но думал, что оттуда. Старшего Лимончикова он видел раза три – низенький, крепко сбитый, абсолютно лысый мужик с косматыми бровями и огромными ручищами. На отца Толик похож не был, может, только пальцами своими неловкими. Наверное, тонкие кости и правильные черты достались ему от матери, но ее Рэм не встречал. Так что два эти человека соединялись в его сознании одной лишь фамилией. И ощущением опасности, которая от них исходила.