– Какие же это пороки, сын мой? – удивленно поинтересовался священник. – Признаться, я не замечаю у вас особых пороков.
Ну точно!
– Вы просто очень снисходительны ко мне, отец Жером! – не сдавался Рене. Он был уверен, что угадал с завещанием. – Во-первых, я люблю вкусно поесть, то есть предаюсь греху чревоугодия!
– Но сан священника вовсе не требует аскетизма! – возразил отец Жером. – Мать-церковь учит, что ограничивать себя в насущных потребностях следует только по велению души!
– Моя душа совершенно не велит мне этого делать, – сокрушенно признался Рене. – Кроме того, я чрезвычайно ленив, отец Жером. Вы хвалили мои успехи в учебе, но они не стоили мне никаких усилий. У меня просто хорошая память, а греческий и латынь я изучал еще дома. Еще я горд и заносчив, об этом вы можете расспросить моих соучеников, и они с радостью подтвердят это. – Здесь Рене не кривил душой. Не желая находиться в семинарии, он не желал и заводить приятелей среди будущих попов. За все время он более-менее общался только с двумя-тремя из них. Неудивительно, что его считали высокомерной благородной сволочью. – Я также гневлив, задирист и люблю подраться, об этом вам тоже наверняка приходилось слышать. – Тут Рене мог собой гордиться. Столько драк, сколько у него, не было на счету ни у одного семинариста за всю историю существования семинарии. – И мне не стыдно признаться, что я люблю деньги и очень не люблю отдавать их кому-нибудь без веской на то причины. – Этот порок Рене приписал себе, не краснея. В последнее время дела у отца шли неважно, и приходилось экономить, что Рене очень не нравилось. Правда, он не знал толком, можно ли назвать это жадностью… – Еще я люблю красивую одежду, и мне нравится, когда меня находят привлекательным. – Рене знал, что он красив и нравится дамам, чьи одобрительные взгляды ловил на себе довольно часто. И нельзя сказать, чтобы он сильно против этого возражал, так что тщеславие тоже можно приписать. – Но самый главный мой порок, отец Жером, – Рене проникновенно посмотрел на священника, – это женщины. Признаюсь честно, я не могу без них жить. – Здесь Рене тоже не врал и даже не приукрашивал. Неумеренная любовь к прекрасному полу была фамильной чертой баронов де Гранси. После смерти матери у отца было столько любовниц, что сплетники давно сбились со счета. – Я даже сбегал несколько раз ночью из семинарии, чтобы предаться разврату. – Этого можно было не говорить, его так ни разу и не поймали, но откровенничать так откровенничать, решил Рене. Его репутацию теперь уже ничем не испортишь.
Закончив исповедь, грешный семинарист опустил голову, ожидая реакции отца Жерома. Она была неожиданной.
– Вы забыли зависть, сын мой, – мягко напомнил тот.
Рене в первую секунду не понял.
– Что?
– Вы забыли приписать себе зависть, – терпеливо пояснил священник. – Если мне не изменяет память, вы назвали чревоугодие, лень, гордыню, гнев, жадность, тщеславие и разврат. Зависть – последний из смертных грехов, если не считать глупость и ложь, конечно. Впрочем, глупым вас не назовет даже ваш недруг, а лгать, я уверен, вы не станете ни при каких условиях, вы ведь дворянин. Хотя то, что вы сбегали ночью тайком в город, вполне можно принять за ложь.
– Ах, зависть… – невольно сглотнул Рене. Зависть всегда вызывала в нем отвращение. – Вы об этом. Ну, просто я занимаю настолько высокое положение по сравнению с остальными учениками, что у меня просто не было повода завидовать, – со всем возможным высокомерием заявил он. – Но если бы рядом со мной оказался кто-нибудь более красивый, высокопоставленный и богатый, то я, несомненно, позавидовал бы ему.
