Вовсе не фельетон, а статья выплясалась у меня.
И статьяра длинная, нудяшная.
А Анна Арсентьевна прочитала и заявила мне гордова-то:
– Прекрасный фельетон! Вместе понесём на согласование в райком. Праздник! Первый фельетон в газете!
Февральским вьюжным вечером мы с редактором двинулись в райком. К первому секретарю с красивой фамилией Спасибо. К самому Владимиру Павловичу!
Тока не было.
Анна Арсентьевна с поэтическим подвывом читала ему моё творение при судорожно вздрагивающем робком пламешке в лампе.
Отважно дыша через раз, я мёртвым столбиком торчал в чёрном углу.
Первому мой фельетонка глянулся:
– Прекрасный испёк фельетон! Надо громить этого алконавта и пернатого дружка! Только, – Спасибо пистолетом наставил на меня руководящий мохнатый палец, – дорисуй нужную концовку моими словами. Присядь на углу стола и запиши. Диктую: «Врач. Советский врач. Я преклоняюсь перед людьми, которые носят это святое звание. Ведь им мы вверяем самое дорогое – свою жизнь. И до слёз становится больно, когда среди них нет-нет да и промелькнёт пятнистая душонка, подобная Коновалову П. Е. И долго ли он будет чернить честь советского врача?»
И тут же Спасибо уточнил:
– До завтрашнего утра. Про утро не для печати… Записал?
– Почти… Спасибо Вам…
– Не за что.
После дополнительных бесчисленных руководящих усушек и утрусок мой фельетонидзе наконец-то прорисовался в газете.
В день его выхода Коновалов решительно наловился градуса. Ну как можно было такое событие не обмыть?
Он был такой чистенький, что никак не мог добрести до своей сакли и замертво пал отдохнуть в знакомом боевом стогу.
В тот исторический тёмный момент, когда над его фривольно откинутым в сторону башмаком белым тёплым облаком опускалось нечто непередаваемое на словах, он вовремя бдительно проснулся и очень даже уверенно взял хозяйку облака обеими руками за легендарное упругое королевское колено и почти твёрдо проинформировал:
– А вот этого, душенька, делать не надь.
Она узнала знакомый голос и, в деланном испуге вскрикнув для приличия, поинтересовалась:
– Пал свет Егорыч! Да по этой египетской темнотище я вас и не уметила в стогу… Вы-то что тут делаете?
– Пришёл сынка наведать! – с вызовом болтнул он первое, что шатнулось на ум. – Дак сынка-то не в стогу пока живё… В хате.
– Приглашай в хату.
Пал Егорыч, отважистый донжуанец, сорил любовью налево и направо. Детей у него было как у Чингисхана. В щучинских дворах в семи бегали его киндер-сюрпризики. Пеструнцы и не подозревали, что у них есть живой папик.
Пал Егорыч вовсе не собирался проведывать своего сынка. Всё просто ну так крутнулось. Просто набрёл на подгуле на знакомый стог. По старой памяти просто припал отдохнуть.
И чем повернулся этот внеплановый, скоропостижный привал? Как-то так оно нечаянно свертелось, пустил он слабину, попутно – ну раз уж по судьбе занесло сюда! – решил наконец-то жениться.
А через недельку так столкнулся я с молодожёнами на улице. Невеста была довольная. Они шествовали в загс.
– Я б этого святого гадёнка задушил за его клеветон! – брезгливо доложил невесте Пал Егорыч, кивнув на меня.
– Иля ты точишь на него тупой зуб? Оё! Ой да ой! Жуть с ружьёй! Ну что ты гонишь пургу?!.. А я позвала б его в свидетели! А там и в посажёные отцы. Смотри… Худенькой веснушчатой парнишок… А чего смог! Мозга-ач! У-умничка! Только, повторяю, худенькой. Навприконец-то этот бухенвальдский крепыш жанил тебя, бесхозного жеребца! Наконецушко-то у меня нарисовался законный супружец, а у Виталика – всезаконный папайя. Я вся в довольке. Аж шуба на мне заворачивается! Область отстегнула тебе ловкое новое назначение. В городке! Махнём отсюдушки… Из этой дырищи… А без фельетохи всё это рази пало б нам?
