Конечно, то, о чем я говорю сейчас, расходится с официальной точкой зрения. Если послушать Джейми, то все лузеры просто уезжают на стажировки, покоряют горы Южной Америки, плавают на каноэ в Австралии, некоторые, сгорая от стыда, меняют имя и документы. Кто-то даже паркет в доме на всех этажах. Но на самом деле понятно было одно – лучше не проигрывать. И если для этого нужно было просто принять в команду Джорджину – я не против. Не имею возражений. Пусть будет так. Хм, как выяснилось позже, мое мнение мало кого интересовало. Этот шаг был предопределен, и Джи-Джи – не самое худшее, что могло случиться.
CHAPTER 4.
Мы сидели втроем, и пили горячий глинтвейн. Безалкогольный, естественно. Виноградный сок алого цвета, золото апельсиновых корок, немного кипятка – и ааааах, корица с гвоздикой. Я чувствовал себя алхимиком.
Генри выглядел встревоженным, Рич – серьезным. Я понимал их обеспокоенность и всецело разделял. Но их тоска не была связана с запиской Джеймса. Мне хватило благоразумия ничего никому не говорить. Их вселенская тревога была связана с истощением наших запасов. По всему выходило, что это наш последний глинтвейн в этом году, а декабрь между тем только начался. И ничто не давало повода думать, что мы как-то сможем пополнить наши ресурсы.
–Немыслимо! Последняя чаша этого года. Как мы будем жить дальше? Как мы встретим Рождество? Что скажут граждане этой гордой республики, когда я стану известным как Черчилль, и напишу мемуары? О том, что в юные годы я был вынужден отказывать себе во всем, даже в апельсиновых корках.
Тон Генри был пафосен, но тоску навевал с упрямой постоянностью.
–По крайней мере, мы не лишены хлебных корок.
Голос Рича был островком благоразумия в этом безумном хаосе, который случался всякий раз, когда Генри никто не ограничивал в количестве времени на выступление. На самом деле, глинтвейн был совсем неплох, и если уж ему суждено стать последней каплей нашего терпения лишений, не было смысла отказывать себе в удовольствии выпить эту чашу до дна.
–До дна!
Генри зашкаливал. Если бы я не собственноручно смешивал напиток, я мог бы подумать что-то завистливое о рецепте Генри, но нет. Чтобы прочувствовать счастье и поделиться им с другими, ему не нужны были внешние стимуляторы. Морозное воскресное утро не создавало проблем, несмотря на то, что мы находились в общей комнате, нам никто не мешал, а радиантное солнце спряталось за шторами, и лишь отдельные яркие лучики пробивались сквозь дырки в плотной ткани, но они не раздражали, а напротив, привносили искорку веселья в наш разговор.
Безусловно, на Рича даже солнце не могло повлиять, поэтому закончив со своей чашкой, он торжественно открыл серьезную дискуссию.
–Итак, Джон, что в итоге мы будем делать с Джорджиной? Берем ли мы ее в команду? Если да, то зачем? Если нет, то почему?
Я мог ответить на первый вопрос и кусочек второго, но никак на все остальные. Но как оказалось, это было и не нужно. Высказался Генри.
–Конечно, берем. Точней, берете. Я ухожу, парни. Сорян. Сами понимаете, 4 курс, выпускные экзамены, и все игрушки уже не для меня.
Упс. Вот это поворот. Генри нас покидает? Невероятно. Но, даже услышав эту безумную новость, я не удивился. Я был готов ко всему, кроме одной вещи – реакции Рича. Он тоже НЕ удивился. Вообще! Но он сделал вид, что впервые слышит об этом. Он притворился, что взволнован.
