– Ульяна, если бы у меня были силы кому-то что-то объяснять, я бы сделал это.
– Я продаю бизнес. Это всего три слова, Константин Владимирович! – горько воскликнула я, поражаясь его поведению. – Вы меня, конечно, извините, но мне кажется, я заслужила это услышать до того, как все случится. Если бы вы сказали это заранее и попросили не задавать лишних вопросов, я бы не стала переходить черту. Но сейчас я чувствую себя преданной! Как будто мне плюнули в душу и продали наравне с кухонной утварью. И думаю, я не одна испытываю подобные чувства! Наши ребята уважали вас… Вы всегда были для них живым примером бизнесмена, который делает для своего коллектива больше, чем просто приходит и забирает прибыль. Но, видимо, и они, и я ошибались на ваш счет!
Лавров резко встал, его руки сжались в кулаки, будто он пытался удержать в них остатки разрушенной репутации.
– Я стал задыхаться, Ульяна! – вырвалось у него.
В этом признании было столько боли и отчаяния, что я опешила.
– В смысле? – растерянно спросила я.
Он зашагал по комнате, мельтеша из стороны в сторону, словно взвешивая, стоит ли мне раскрывать реальное положение дел или ограничиться сухими фактами.
– Крупные кредиты, инновации… Это же не просто цифры. Я пытался идти в ногу со временем. Хотя ты сама знаешь, как тяжело мне давались перемены. Каждое новшество – как прыжок с парашютом. Ты вложил деньги, а потом остается только ждать – сработало или нет. Кажется, ты летишь, ветер режет лицо, адреналин – живее, чем от любого допинга.
Он резко обернулся, и на мгновение я увидела в нем снова того Лаврова, с которым познакомилась десять лет назад – акулу ресторанного бизнеса. Волевого и основательного мужчину, который когда-то дерзко перекупал шеф-поваров под носом у конкурентов.
Я молчала, не смея вставить и слова, потому что видела: он говорил правду. Ту правду, которая может быть неприглядной и в ней порой тяжело признаться самому себе.
– Но когда ты болен, и врачи говорят, что тебе осталось лет пять, если не будешь лечиться, – по дрогнувшему голосу казалось, что из Лаврова вдруг выпустили весь воздух, – когда каждое утро начинается с таблеток, а не с кофе, гонка превращается в удушье.
Константин Владимирович тяжело опустился обратно в кресло, словно все силы разом покинули его.
– Я стал не справляться… Груз кредитов давил, но я создавал иллюзию стабильности. Переводил со своих счетов, заложил квартиру жены. Почти без задержек оплачивал счета поставщиков и зарплаты, а потом… – Его плечи сгорбились, будто невидимый груз придавил их. – Проснулся ночью от того, что не могу дышать. Не в переносном смысле, Ульяна. Буквально.
Я машинально втянула воздух, как будто сама переживала его нехватку. В глазах стояли слезы, и я даже не пыталась их сдерживать. Константин Владимирович подошел к столику, дрожащей рукой налил воды из графина:
– Врачи сказали: или я отпускаю все, или следующий приступ станет последним. Выбирать между делом жизни и жизнью, – горько усмехнулся Лавров. – Я смалодушничал. Продал. Сбежал.
Я сидела, оглушенная его признанием. Мне стало стыдно за свою вспышку и чересчур эмоциональные упреки. Злость и обида испарились, уступив место состраданию и горечи. Передо мной сидел не тот уверенный в себе бизнесмен, которого я знала долгие годы, а обычный живой человек, оказавшийся перед сложнейшим выбором.
– Признаться коллективу? Сказать: «Простите, ребята, я сломался»? – его голос сорвался в шепот. – Я же, как их отец. Отцы не падают.
