Брама встал и, шатаясь, направился к разинутым воротам саркофага. Колючий ветер шевелил волосы, но в нем не было больше отравы. Он шел к саркофагу, словно чувствуя, как в холодных мертвых стенах бьется его сожженное, погребенное под радиоактивным пеплом сердце. Здесь все было как и раньше: ветер, метущий обрывки газет, мертвые немые провалы окон, груды искореженных бетонных плит с нелепо торчащей бахромой арматуры. Все до боли знакомо. Того и гляди, лупанут очередями приспешники постулата, появляясь словно из ниоткуда. Такое не забудешь, какими только тропами не водили их Припяти пути в поисках дороги к дому. Но было тихо, лишь ветер трепал пожелтевшие страницы памяти. Этими путями он мог ходить с завязанными глазами даже спустя годы. Вон плита с надписью «АЭС им В. И. Ленина» вкривь и вкось исщербленная очередями и два пятна, которых не затянуть даже времени. Брыла и Лебедь: все что осталось от побратимов после вспышки «нирваны». Вот горбатый, опрокинутый на бок бульдозер с оборванной лопатой, и худощавый, прозрачно бледный Стебель, срубленный снайперской пулей, изумленно всматривающийся застывшими глазами в небо. Постулатовцы дорого заплатили, отхлынув ржавой волной через ворота к охладителям. А это… этого он не помнил, хотя тот день намертво врезался в память, как и роковое шествие через «облачный мост».
По обе стороны ворот высился гигантский монумент. В темном граните навек застыли, повернув встревоженные лица и указывая в сторону саркофага пожарник, военный и врач, пытаясь защитить, заслонить собой стоящих позади ликвидаторов от неотвратимой, неминуемой беды. Звезда Полынь уже взошла, волоча святящийся хвост. Ее бледный отблеск плясал на лицах, а они смотрели на разрушенный энергоблок, пытаясь успеть отвратить незримую гибель. Подножье венчала дата аварии и тисненная золотом надпись. «Шагнувшим в бессмертие, от живых, вечным». Едва Брама стал на плиты, как из-под ног, уходя в небо, вырвалось полотно призрачного света. Перед взором проступили лица, имена, судьбы. Он сглотнул тяжелый ком и едва нашел силы посмотреть направо, на другую сторону дороги, где путник и лесник тянули друг другу руки, в последнем порыве взбугренных мышц пытаясь соединить пролегшую меж ними пропасть. В горящих решительностью лицах проступало отчаяние, руки не прикасались, не дотягивались на самую малость. Снизу, из едва различимого зрителем мрака, к ним тянулась третья, закованная в сталь экзоскелета, замыкая бездну и сияя соцветием восстановленного атома. Брама вглядывался в лица тянущихся Маркова и Кречета, навечно оставшихся молодыми Стебля, Брылу и Лебедя, со стыдом и горечью пытался вспомнить застывшие в черном граните лица лесников. В руку лег поданный Полиной букет, он сделал последний, нетвердый шаг, бережно уложив на подножье полыхнувшие огнем гвоздики.
– «Шагнувшим в бессмертие, от живых, вечным…» – кивнул Брама – лучшего не придумаешь, не скажешь.
– Им большего и не надо – обронил Самум – главное, чтобы помнили. Помнили: не боги остановили разнуздавшуюся стихию, а они, самые обычные люди. Мало кто видит в их «соцветии» больше, нежели укрощенный мирный атом.
– Потому что мало кто знает – согласилась Полина, прижимаясь к путнику – авария на ЧАЭС это только поверхность. Людям не дано знать больше. Меньше знают, крепче спят.
– На что же нам, людям, тогда надеяться – развел руками путник – не ждать же новых монументов памяти как этот?
