– Вот, а я при своём режиме курения никакого вреда организму не чувствую. Притом каждая сигарета для меня становится чуть ли не праздником. Ну и я просто выдерживаю характер, проявляю силу воли.
– А если долбанёшь как следует? – новоявленный управляющий Гринхауса показал глазами на стакан.
– Всё равно только пять. Это у меня зарок такой. Да и долбаю я некрепко и свою норму даже под долбом никогда не превышаю.
– А как же вот уже вторая сигарета почти подряд?
– Это в честь нашего знакомства. Но всё равно только третья с утра. До вечера осталось ещё…
И сторож показал два пальца в виде победной буквы «V».
– Ну молодец! Однако надо думать, после флота ты не всё время в сторожах ходил, а?
– Нет, конечно, я тут, в этой будке, только второй год сижу. А до этого тридцать с лишним лет возле горна в колхозной кузне простоял. Первое время молотобойцем, а потом, когда Кузьма Иваныч, прежний кузнец, ушёл на пенсию, на его место заступил.
– И сложную работу делал?
– Да всяку доводилось. Вот, помню, однажды в посевную звёздочка у сеялки полетела. Что делать? На складе такого диаметра и со столькими зубцами не было. Позвонили в райцентр – там тоже, как назло, такой не оказалось. А время не ждёт – сеять надо. Наш механик ко мне: выручай. Ну я и выковал. Точь-в-точь подошла.
– Так и колхоза, наверно, давно уж нет.
– Колхоза нет, а кузница осталась и до сих пор стоит – один частник её выкупил. Я на него ещё сколько лет горбатился!
С того посещения Гудимов и повадился к Ефимычу. Последний, как и остальные усадебные сторожа, дежурил сутки через трое. Такая работа в тех краях называлась «золотое дно», потому как позволяла по совместительству ещё находить приработки. Со всеми его сотоварищами мой домоуправ перезнакомился, но сошёлся только с ним.
Иногда, в свободные от дежурства дни, Ефимыч брал свою курковую двустволку тульской работы, когда-то купленную по случаю, и, следуя Томаринским ущельем, отправлялся с ней в горы. Тропинка пролегала возле самого Гринхауса, и прежде чем продолжить поход, охотник, случалось, заглядывал на минутку-другую к своему новому другу. Или навещал его на обратном пути.
– И кого ты подстрелил? – спросил Гудимов у охотника, когда тот, спустившись с гор, в первый раз появился в особняке.
– Никого не подстрелил, только ноги убил, – ответил Ефимыч, оставаясь под впечатлением от похода. – Да разве в том дело, чтобы кого-то жизни лишать? Нет, я хожу по горам, чтобы только от суеты человеческой подальше отодвинуться.
– А ружьё тогда зачем берёшь?
– С ним как-то основательней чувствуешь себя, словно сила дополнительная вселяется. И на душе ладнее. Будет желание, пойдём со мной. У меня завтра свободный день, вот и давай.
– Куда мне, колченогому, – ответил Гудимов, касаясь здоровой рукой больной ноги. – Да и клешня тоже, – он подался вперёд левым плечом, и парализованная рука следом мотнулась тяжёлой плетью.
Как-то раз Ефимыч принёс свою тулку на работу. При появлении Гудимова он достал оружие из-под кровати и, осмотрев со всех сторон, подал товарищу.
– Хорошая вещь – ты мне уже показывал, – сказал Гудимов, взяв ружьё действующей правой рукой. Аккуратно, не торопясь, он положил его на колени, деловито, с видом знатока сумел открыть стволы и заглянул в патронники. – Отличная! Хоть на медведя с ним выходи. Оно ведь стреляет?!
– И ты – молоток! С тобой хоть сейчас в атаку. Если бы ноги ещё ходили, – добавил Гудимов, вспомнив о своей инвалидности.
