Уже от въезда виднелся золочёный шпиль колокольни главного городского собора. Никаких хрущёвок и тем более высоток; взору инспектора предстали сплошь старинные дома XIX столетия, которые сейчас отнюдь не выглядели такими уж старинными.
«Значит, всё это правда, – обречённо заключил про себя Пётр Иванович. – Сбылась мечта идиота».
До этого он ещё тешил свой разум слабой надеждой, что стал героем какой-то невообразимой мистификации, но выстроить такие декорации… Да на такие траты ни один самый богатый шутник не пойдёт!
Постоялый двор оказался двухэтажным строением с трактиром на первом этаже, окружённым двором со стойлом для лошадей и крытым навесом для экипажей. Заливавшаяся лаем безродная шавка гоняла вдоль забора отчаянно кудахтавших кур, а впереди них мчался порядком общипанный петух. Ворота постоялого двора представляли собой два столба на удалении друг от друга примерно в пять аршин с верхней перекладиной в виде длинной узкой покатой крыши.
Из ворот как раз выезжала бричка, запряжённая одной кобылой. Сидевший на месте пассажира молодой человек лет тридцати, с закрученными вверх чёрными как смоль усиками, приветствуя встречный экипаж, чуть поклонился и прикоснулся указательным и средним пальцами к полям цилиндра.
– Это господин Недопейвода, хроникёр «N-ских ведомостей», – представила усатенького Елизавета Кузьминична, провожая глазами экипаж.
– Пронырливый малый, – высказалась наконец всё это время молчавшая Настасья Фёдоровна.
При этом в её голосе промелькнуло лёгкое пренебрежение, видимо, по какой-то причине этот самый Недопейвода, несмотря на свой франтоватый вид, а возможно, и в чём-то из-за него, не снискал у тётушки особой симпатии. А ведь он уже второй год добивался руки и сердца судейской дочери (хотя этого, конечно, Копытман не знал). Елизавете Кузьминичне это льстило, но её папеньке такая партия казалась невыгодной.
– За душой у этого прохвоста ни гроша, – говорил дочери Кузьма Аникеевич. – А ты девица видная, к тому же с недурным приданым, вот он и увивается возле тебя. Да только такой зятёк мне ни к чему, пусть ищет невесту в своём кругу.
Встречать судейский экипаж вышел сам хозяин заведения, как его ещё загодя представила Мухина – Фёдор Тимофеевич Гусак. Это был тот самый случай, когда фамилия полностью оправдывала внешность её обладателя. Гусак был по-бабьи полноват в бёдрах, узок в плечах, а голова восседала на худой длинной шее. Дополняя карикатурное сходство, лоб его с редкими зализанными волосами был скошен, а нижняя часть лица выдавалась вперёд и казалась ещё длиннее засчёт редкой козлиной бородки. Всё лицо его, как и волосы, были будто смазаны маслом. От пуговичной петли его жилета серебряная цепочка тянулась к боковому кармашку, где, верно, был спрятан брегет.
– Елизавета Кузьминична, Настасья Фёдоровна!
Гусак поцеловал ручки гостий, причём ладошку девицы задержал в своей руке чуть долее, нежели дозволено по этикету, а Петру Ивановичу учтиво поклонился. На Копытмана хозяин постоялого двора произвёл не самое приятное впечатление.
– Не имею-с чести быть знаком…
– Пётр Иванович Копытин, – не менее учтиво кивнул инспектор. – Чиновник из Санкт-Петербурга.
– Коллежский асессор, – добавила Мухина. – Пётр Иванович к нам прибыл с особым поручением, но по пути стал жертвой разбойников, остался без вещей, денег и документов. Ему нужно привести себя в порядок, поесть и отдохнуть, поэтому, Фёдор Тимофеевич, к кому ещё я могла его определить, как не к вам…
