– Из землячества, – ответил, нахмурившись, Ираклий, – ещё и девчонку свою Илму…
– Девушку взяли в стройотряд? – спросил я.
– Двоих! – скривил он недовольное лицо. – Подружку Илмы ещё привёл, Лилли зовут, и шестерых парней, вообще не запомнил, как зовут… А наши, Козловский и Пыняев, пойдут в первую бригаду.
– Здорово вы придумали, – кивнул я.
– Вот и я о том же.
– А кроме немцев кто ещё?
– Пашка Ильин попросился, Лёха взял его, – с удручённым видом ответил Ираклий. – На всю бригаду только мы с ним вдвоём не немцы.
– А ты, кстати, зря расстраиваешься. Немцы педантичны и аккуратны до безобразия. Тебя ещё тошнить начнёт от их пунктуальности. Это, может, самые классные работники! За ними смотреть не надо, они сами всё сделают, как надо. Тем более, там Мартин будет. Он теперь у них большая шишка в их комсомоле, и уж точно никому спуску не даст из своих! Ну, ты же его сам знаешь…
– Серьёзно? – удивлённо посмотрел на меня Ираклий.
– Увидишь, – уверенно ответил я. – Так, ну, раз ты за главного, то нам с тобой сегодня надо на объект съездить, с заказчиком тебя познакомлю.
– А, хорошо! Когда?
– После занятий… У тебя же нет свободного посещения.
Мы договорились с ним, что встретимся у проходной обувной фабрики.
***
Москва. Институт Бурденко.
– Мам, ну, как можно было не заметить беременность!? – ходила взад-вперёд по ординаторской Инна, бросая на неё возмущённые взгляды. А та ревела навзрыд. – Ты это специально, что ли? Чтобы аборт было поздно делать?
– Ахмад, в любом случае, не разрешил бы, – сквозь рыдания ответила Аполлинария.
– Причём здесь Ахмад? Своя голова для чего? – негодовала Инна. – Вот, что ты наделала?! Что ты теперь будешь делать?
– Рожа-аать, – со слезами ответила ей мать.
– В твоём возрасте? Ты с ума сошла?
– Ин, а какие ещё есть варианты? – вступила в разговор её коллега и подруга Нина Афиногенова. – Поезд уже ушёл. Теперь только рожать. Или ты специально мать доводишь? – с укором смотрела она на подругу.
– Нет! С чего ты взяла? – тут же осеклась Инна. – Я, просто, боюсь! Что теперь будет?
– Ну так, мама ещё больше тебя боится, – возразила ей Нина. – А тут ещё ты бегаешь, истеришь…
– Мам, прости, – тут же кинулась к ней Инна и тоже начала в голос реветь.
– Это что тут такое? – вошла в ординаторскую Серафима Михайловна и остановилась в испуге. – Что случилось, девоньки?!
– Да всё нормально, – уверенно ответила Нина. – Сейчас успокоятся.
– Мало мне было двух братьев дошкольников, так ещё и младенец теперь будет! – смеясь и плача одновременно, ответила Инна.
– О, поздравляю, – потрясённо проговорила Серафима Михайловна. – Ребёночек в таком возрасте – это подарок судьбы, награда за все испытания.
– Правда? – подняла голову, всхлипывая, Аполлинария.
– Ну, конечно! Чего рыдать-то? Радоваться надо! – уверенно заявила доктор. – Как говорят, первый ребёнок – это последняя игрушка, а первый внук – это первый ребёнок. А у вас ещё и силы есть ребёнка вырастить, и юношеский эгоизм вы давно уже переросли. У таких родителей дети самые счастливые вырастают.
– Правда? – почти успокоилась Аполлинария.
– Ну, конечно! – улыбнулась ей пожилая доктор.
– Ага! Значит, меня вырастили в юношеском эгоизме?! – поставила руки в бока, смеясь, Инна.
– Тебя бабушка больше жизни любила! – возразила ей, улыбаясь, мать.
***
Москва. МГУ.
– Кажется, здесь, – сказал один студент другому. – И к кому из них подойти?
