Революция и семья Романовых - страница 35

Пройдут годы, но генералы (почти все они станут вождями «белого дела»), так или иначе причастные к «псковской драме», будут нервозно оправдываться за прошлое. В начале 20-х годов между генералами А. И. Деникиным и А. С. Лукомским (в дни Февральской революции он занимал пост генерал-квартирмейстера Ставки, и через него шла вся связь) развернулась довольно острая полемика о роли, сыгранной М. В. Алексеевым в отречении Николая II. Полемика шла «закрыто»: генералы обменивались письмами в связи с подготовкой Деникиным его многотомных «Очерков русской смуты». Прочитав рукопись первого тома, Лукомский критически высказался в адрес Алексеева, который якобы мог тогда «подавить петроградское действо», но не сделал этого, «будучи прирожденным соглашателем»[123]. Деникин в своем ответе защищал Алексеева. «Нет, не мог, – писал он, – по слабости своего характера и по неустойчивости государева характера». Но далее он указывал на глубокую противоречивость «антиалексеевской» позиции Лукомского: «Вы же сами пишете, что подавить революцию силой оружия нельзя было… Это могло бы временно приостановить революцию, но она бы, конечно, вспыхнула бы с новой силой»[124]. В этом замечании Деникина и заключается подлинное объяснение позиции высших генералов в февральские дни. Согласие на «ответственное министерство», а затем и отречение Николая II они «рассматривали как дорогую, но все же наиболее приемлемую цену за ликвидацию революции. Да, Алексеев, по характеристике Лукомского, был «соглашателем», но иного пути, кроме как соглашение с думским комитетом, у него не было: царского Совета министров в Петрограде уже не существовало, Николай II был отрезан от Петрограда и Ставки. В такой обстановке единственной точкой опоры для Алексеева и других генералов становилась Государственная дума в лице ее Временного комитета.

Это потом битые белые генералы начнут выяснять, кто из них бросил наиболее «увесистый булыжник в государя»[125], и горевать о случившемся в Пскове: Алексеев, например, будет сожалеть о том, что «поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу об отречении государя»[126]. А 1 и 2 марта 1917 г., склоняя Николая II к компромиссу с Думой, а затем и отказу от власти, они не колебались в своих намерениях.

В 10 часов утра 2 марта, еще не получив из Ставки телеграмм Алексеева и главнокомандующих фронтами, генерал Рузский направился к царю. Как он писал впоследствии, «стиснув зубы», он положил перед ним ленту своего разговора с Родзянко. Николай II молча читал ее, затем начал говорить, что лично готов отойти «в сторону для блага России», но опасается, что «народ этого не поймет». На эту новую уступку, лишавшую его всякой власти, он идти не желал. Не решаясь брать всю ответственность на себя, Рузский предложил отложить разговор до получения ответов всех главнокомандующих и Алексеева. Когда он вернулся в штаб, телеграмма Алексеева, содержащая ответы главкомов, уже пришла. Теперь он мог говорить от имени их всех. Тем не менее, готовясь вновь встретиться с Николаем, он решил взять с собой двух своих помощников – начальника штаба генерала Данилова и начальника снабжения генерала С. С. Савича. Около 3 часов дня 2 марта три генерала вошли в салон-вагон императорского поезда. Рузский и Николай II сели друг против друга, Данилов и Савич стояли навытяжку. Рузский показал царю телеграмму с ответами главнокомандующих и от себя добавил, что выход один: отречение в пользу Алексея.