Вот почему я хотел как можно скорее покинуть «Фараон». Мало того что имперские офицеры докладывали Бассандеру всякий раз, когда я покидал каюту, так он еще и с помощью камер наблюдал за мной. А вот за происходящим на «Бальмунге» он следить не мог. Были и иные причины. Прежде всего, на «Бальмунге» находились пленные сьельсины. Мы держали их в яслях для фуги, в которых обычно перевозили скот между звездными системами. Эти ясли невозможно было перенести с одного корабля на другой, и Бассандеру пришлось оставить сьельсинов под надзором Джинан. Валка Ондерра тоже не пожелала забрать свои бумаги и кристаллы данных из кабинета в гидропоническом отсеке «Бальмунга». На корабле остались и другие мои друзья: Хлыст, Гхен, старый Паллино, еще несколько мирмидонцев, знакомых мне по Колоссо Боросево. Остальных распределили на «Фараон» и «Мистраль». И конечно, здесь была Джинан, которая по сравнению со скучным Бассандером все равно что цветок в пустыне.
– Давно проснулся? – спросил я Хлыста, массируя виски.
Он сунул руки в карманы:
– Недели три как. Джинан разбудила меня, когда Корво отправила Бандита на поверхность.
– Бандита? – Я вспомнил молодого норманского лейтенанта Карима Гароне. – Хорошо, а то я боялся, что Лин мог додуматься послать Суассона или Дулию.
Хлыст улыбнулся так, что лицо чуть не треснуло.
– Только если захотел бы устроить очередную заварушку.
Мы посмеялись. Лифт со свистом тронулся. «Фараон» был типичным угранским флагманом: кинжаловидным, две мили в длину, достаточно плоским, с заостренным носом. Мостик располагался почти на самой корме, наверху напоминающей рыбий плавник двухсотпятидесятиметрового шпиля. Каюта Бассандера находилась рядом с мостиком. Мы покинули шпиль; лифт переместился в горизонтальную шахту, где через добрых сто метров снова опустился и направился еще дальше к корме. В хвостовой части «Фараон» расширялся – здесь размещалась связка двигателей, окруженная кольцом варп-двигателя, и ангары для шаттлов и двух десятков легких истребителей класса «пустельга» для межкорабельных баталий. Я наблюдал, как красная точка на голубом терминале лифта обозначает наше движение вниз.
– Как Этьен? – спросил я, уткнувшись лбом в стену над терминалом.
Этьен был норманским солдатом и последним известным мне любовником Хлыста.
Ликтор ответил не сразу:
– Все кончено. Но он служит здесь, а я на «Бальмунге», поэтому все в порядке.
– Жаль, – сказал я.
– Чего жалеть? – усмехнулся Хлыст. – Он сам виноват. А как у тебя с дамой сердца?
Вспомнив замечание Бассандера насчет гарема, я потупил взгляд:
– Хорошо. Все хорошо.
То ли из уважения к моему самочувствию, то ли потому, что сказать больше было нечего, Хлыст замолчал. Мы оказались в новом коридоре, похожем на тот, из которого вышли, только шире, со скругленными углами и ребристыми переборками каждые десять метров. На потолке и стенах немигающе светили диодные лампы. Мы миновали троих легионеров в темно-красной униформе. Если они и поприветствовали меня, я этого не заметил.
Шаттлы висели под «Фараоном», подобно рыбам-прилипалам под брюхом большой акулы. К ним вел извилистый трап. Как положено по протоколу, Хлыст спустился первым и получил разрешение на вылет. Кроме нас и пилота, молодого светловолосого норманца с оливковой кожей, на борту не было никого. Хлыст сел за его спиной лицом ко мне, а я опустился на скамью в хвосте. Ответив на приветствие пилота, насколько позволили силы, я устроился поудобнее и впервые с момента пробуждения выглянул наружу через окно из алюмостекла.
