– Голова твоя, видать, недорого стоит, раз ты отвечаешь ею за то, чего не знаешь. Гляжу я на вас, – философски заметил он, закинув ногу на ногу. – Тех, кого тренировал, вырастил, можно сказать. Кто-то быстро перестроился, мобилизовался, свой бизнес раскрутил, владеет чёрт-те чем на заморских побережьях… А кто-то, вроде тебя, как был мудаком-идеалистом, так им и остался. Хотя я в своё время говорил: жизнь – не мишень, деньги – не пули, нельзя всё класть в одну корзину!
– Лев Митрофаныч, вы что, морализаторствовать ко мне пришли? – я резко присел на кровати, отчего голова слегка закружилась. – Так зря стараетесь, и без того на душе кошки скребут… Полная неизвестность, она хуже…
– Все твои проблемы выеденного яйца не стоят, – перебил вдруг жёстко Паскарь. – И неизвестность тоже. Можешь мне поверить в первом чтении. У девахи твоей очередной заплыв, не более… Разумеется, налево. Накувыркается, очухается и приползёт, не сомневайся. Если нужны доказательства, я раздобуду их в два счёта, но лучше обойтись без них. Просто сделай вид, что ничего не случилось. Ты спросишь, откуда мне известны эти подробности? Не всё ли равно?!
Я сидел, пригвождённый к кровати услышанным, подыскивая слова, чтобы достойно ответить. Бывший тренер тем временем вскочил с кресла и начал расхаживать по палате, шаркая беспятыми тапками. Жилистый, поджарый, с горящими глазами – он даже в поношенной пижаме смотрелся элегантно, совсем как в школьные годы.
– Из моих уст, Федюнчик, можно выслушать любую правду, какой бы горькой она не была! – Паскарь погрозил мне пальцем, как не раз случалось в юности, когда все пули шли в «молоко», потом вновь опустился в кресло, где сидел минуту назад. – Если б ты помнил хотя бы сотую долю моих наставлений, не валялся бы сейчас, как парализованный глист в медленно высыхающем дерьме.
– Ну, это уж слишком! – вспылил я. – Вы пользуетесь моим беспомощным состоянием… Но я требую выйти вон и забыть напрочь о моём существовании! Эх, Лев Митрофаныч, я-то думал…
– Хорошо, – он тяжело вздохнул и поднялся. Перед самой дверью вытащил из кармана скомканный листок и бросил на холодильник: – Вот тебе адресок, по которому твоя ненаглядная трахалась все эти дни, покуда ты здесь отлёживаешься. Она и сейчас там, можешь проверить, если такой дотошный.
* * *
Более жуткой ночи я не помню. Так и не уснув до двух часов, в начале третьего я поднялся, спустился в санпропускник. С трудом растолкал дежурившую медсестру и попросил закрыть за мной дверь. Вид у меня был такой, что вспыхнувшее в её глазах справедливое негодование (ещё бы, случись что со мной в эту ночь, – с неё спросят по всей строгости) тотчас погасло и она, пошатываясь, направилась к двери.
Думал ли я, какое произвожу впечатление на редких горожан, попадавшихся мне навстречу? Отёкшая, вся в кровоподтёках физиономия, пижама, трико, тапки… Обида клокотала в груди, в потной ладони я сжимал листок с адресом, ковыляя по ночному городу.
Чья это квартира? Любовника или специально арендуемое гнёздышко для периодических утех? Сколько их у неё, любовников этих? Смеётся, небось, в душе надо мной! Я гнал подобные мысли прочь из своей головы, но других в ней не возникало.
Обыкновенная высотка на улице Мильчакова, каких понастроено было в восьмидесятые годы великое множество. Планировка стандартная, а значит, можно при желании вычислить окна… Но какой смысл это делать, если весь дом спит, и в каждом из окон – темень?! Однако мысль, что за этими окнами моя Алинка занимается с кем-то любовью подталкивала меня к подъезду, к его закрытой металлической двери..
