Резюме сортировщика песчинок - страница 15

С одной стороны – случайность.

С другой стороны, если на случайность взглянуть через стеклышко из кармана фаталиста, она вполне может показаться неизбежностью.

Потому что еду клянчит Феликс Рур, а рядом с ним, как обычно, его друзья-рыцуцики: Тимофей Инхо хмурится каким-то своим мыслям, Юна Юна блестит черносмородиновыми глазищами, Михась Белый поглаживает костяшки на своей тяжелой лапе, Агния Венц обматывает косу вокруг запястья. И никто из них, похоже, не может сегодня обеспечить другу перекус.

В тумане, который заполняет мою голову, что-то щелкает, дзинькает и лязгает. Видимо, это ребячество, кураж и отчаяние трансформируются в неожиданный поступок. Потому что секунду спустя я говорю:

– Лови.

Вытаскиваю яблоко из сумки и кидаю в Рура.

Он даже ухитряется его поймать.

– И что это значит?

Он держит мое яблоко двумя пальцами на вытянутой руке, как будто оно может в любой момент взорваться или выкинуть еще какую-нибудь опасную штуку. В принципе, разумно – от того, что прилетело из моих рук, можно ожидать любых неприятностей.

Но на этот раз подвоха нет.

– Просто яблоко. Сам собирался его съесть.

– Тогда зачем кинул мне?

Удобного ответа у меня не находится. Даже для себя.

Можно, конечно, все свалить на туман в голове. Я, мол, не виноват. Устал, замотался, потерял управление, и привычная линия поведения вильнула в сторону. Туда, куда я совсем не собирался.

Вот только куда девать ощущение, что как раз таки собирался? И ждал той самой случайности, которая сумеет прикинуться неизбежностью? Ощущение девать некуда, поэтому дальше придется действовать, исходя из того, что я неплохо кидаю яблоки… и собираюсь навязать рыцуцикам свою компанию. Прямо как советовал я-третий, лысого мантикора ему на шею. И плевать, что шея у нас с ним одна.

Я пожимаю плечами и отвечаю:

– Видимо, затем, чтобы у меня появился повод с вами поговорить. Не о яблоках, конечно. О Стрелке.

Они перекидываются взглядами. Инхо задумчиво дергает себя за мочку уха, Рур морщится, Юна постукивает пальцем по носу.

Но первой говорит Венц:

– Пусть приходит вечером в архив. Мне, например, любопытно было бы послушать.

– Да ладно, Нишкин, ты серьезно? Это же Эф-Лучше-Всех-Имер. С ним прекрасно общается он сам, и другим в этот диалог лучше не встревать, – Рур бросает яблоко обратно мне и вытирает руку о штаны.

Красный снаряд пролетает возле моего плеча. Я бы и рад его поймать, но реакция сейчас не та. Даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть, что там с яблоком, я вопросительно смотрю на Инхо. Если он захочет уговорить свою компанию – он уговорит.

– Мишель, что думаешь? – спрашивает он Белого.

«Мишель», «Нишкин»… Концентрация сладости в воздухе растет с каждой секундой. Интересно, откуда вообще пошла эта странная традиция – выражать симпатию, коверкая имена?

– Беседы с бедствием вести не очень мудро, – гудит Белый.

Я уверен, что Павла Имберис на своих занятиях задает ему сложные вопросы исключительно ради того, чтобы послушать, как он будет укладывать ответы в эти свои стихофразочки. И я ее понимаю.

– Ю-Ю? – продолжает опрос Инхо.

– Отчасти Мишель прав, но… Я готова выслушать хоть эпидемию гриппа, если она однажды заговорит. Так что и тут… попробовать можно. По-моему.

– Значит… – Инхо задумчиво щурится, снова дергает себя за ухо. Мне вдруг приходит в голову, что его глаза похожи на два кусочка янтаря, в которых застыли букашки зрачков. – Значит, двое «против» и трое «за». Если хочешь поговорить, заглядывай в архив после занятий. А если передумаешь – не заглядывай. Мы не обидимся.