Резюме сортировщика песчинок - страница 27

Но как Па может об этом петь, если с ним ничего подобного не случалось?

Или… случалось? И случается каждый раз, когда он встречается со мной?

Нет, нельзя сравнивать. Я не такой, как тот. Да, я люблю злые шутки, я бешу, я вывожу из равновесия… Но хладнокровное живодерство – это же не про меня?

Нет, не хочу об этом. Потом.

А лучше – никогда.

Так значит, Па – орф? Почему же тогда он так часто проваливает хомопластику?

Мне вспоминается, как беспомощно он пытался связать хотя бы два-три движения на том практикуме и как все рассыпалось. Я тогда обвинил его в издевательстве над музыкой, но сейчас… Сейчас я бы сказал, что он издевается с помощью музыки.

Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю, как реагируют на это выступление другие.

Вот сутулый, как будто прячущий под рубашкой недоразвитые крылья, мужчина рассеянно чешет нос.

Вот девочка сидит с закрытыми глазами и нервно пощипывает запястье.

Вот внезапно моя будущая коллега, белокурая и темноглазая Марта Вай_Нон. Лениво ковыряется в тарелке и смотрит поочередно то на сцену, то на свой развернутый кубик.

Л-л-лысый мантикор, выбрался, значит, позавтракать в тихом спокойном месте… А тут как будто филиал Кормушки!

Вот две кумушки неопределенного возраста переглядываются, посылая друг другу беззвучные сигналы: «Ого!» – «Да не то слово!».

Вот парень, похожий на ушастого раскосого кошака, наворачивает стеклянную лапшу с таким аппетитом, что мне одновременно и тошно, и завидно.

Похоже, для большинства это все-таки просто музыка. Просто песня.

Меня же голос Славы Па продувает насквозь. Недавнее умиротворение стремительно прокисает, горчит и сворачивается. Мысли становятся какими-то… тухлыми.

Как будто я-второй довел-таки свою работу до конца и оставил меня лежать на жесткой бурой траве. Падалью, которая осознает, что она – падаль.

Почему я до сих пор сижу и слушаю? Прикрыв глаза переплетенными пальцами и чувствуя, как они подрагивают. Позволяя бесцеремонной музыке сдирать корочки с того, что и зажить толком не успело. А, может, никогда и не…

Я не додумываю до конца. Вместо этого поднимаюсь, наконец, влезая попутно локтем в недоеденные овощи. И сбегаю из «Росы. И_риса», куда столь мудро не ступала раньше моя нога.

Лучше уж Песочница – отстраненная, предсказуемая, живущая по графику. Давно исчерпавшая все способы меня разочаровать.

Перед лекторием, где проходит занятие по органической химии, мы пересекаемся с Инхо. Он коротко кивает, я киваю в ответ. Маленькие жесты доброй воли, скрепляющие не самый надежный союз. В остальном пульс учебного дня бьется ровно и знакомо.

Пока я не решаю заглянуть на практикум по каллиграфии.

В моем расписании он отмечен, как необязательный – то есть, его можно пропустить, не рискуя потерять баллы. Но каллиграфия всегда меня уравновешивала. А начало дня выдалось такое, что после него как раз хотелось слегка уравновеситься.

Если бы я подумал чуть подольше, то наверняка вспомнил бы, что утренний кенарь Слава Па тоже любит каллиграфию. И практически никогда ее не прогуливает.

Впрочем, и сейчас, когда я замечаю среди других студентов его нелепую прическу и бледное вытянутое лицо, еще не поздно уйти. Но сбегать отовсюду, где он появится… глупо, трусливо и не похоже на меня.

Хотя он, пожалуй, был бы только рад. Наши глаза встречаются, и Па автоматически втягивает руки поглубже в рукава.

Я увожу взгляд в сторону. Вытаскиваю многоразовый лист из середины стопки. Долго и придирчиво выбираю перо. Толщина, жесткость, легкость – все должно соответствовать настроению. Мне срочно требуется немного отрешенности. Исключенности. Чтобы перо вывело меня из круга суеты и поставило в тихий угол. Или нет, не в угол – в белое снежное поле, по которому танцует черный ветер. Свивается в кольца, замедляется, останавливается совсем, рассыпается брызгами, бросается сломя голову то в одну, то в другую сторону, крутится, выкидывает коленца, снова притихает, скользит широкой лентой, все более неспешный, все более утомленный, рассеянный… И, наконец, иссякает.