Лес отступил, кони достаточно бодро прут по зеленой равнине, копыта выбрасывают огромные ломти чернозема с кусками травы. После проливных дождей здесь долгое время вообще было болото, сейчас бурно растет сочная трава с толстыми мясистыми стеблями. Кони, правда, есть ее отказываются.
Я раскрыл было рот, чтобы спросить Гунтера, но деревья впереди расступились, распахнулся зеленый простор под синим небом. Впереди зеленое поле, небо начинает темнеть, с востока надвигается огромная грозовая туча. На землю пали недобрые отсветы, а на этом грозовом небе вдали темнеет замок. Невысокий, построенный я бы сказал, хаотично, бессистемно.
Замок, стыдно сказать, целиком из дерева, словно боярская усадьба на Киевщине, обычный четырехугольный донжон, десяток пристроек, небольшая казарма, и все это убожество обнесено достаточно высоким забором, тоже деревянным, как будто хозяин опасается только медведей да гоблинов.
В десятке шагов, разделяя наши владения, если я правильно понял, мелкая речушка, играет красной от предгрозового солнца водой на высоких камнях.
Гунтер простер руку:
– Взгляните, ваша милость, на владения бароне де Пусе. А вон сам замок. Это ваш самый слабый противник.
– Ну почему же обязательно противник, – пробормотал я. – Предпочитаю со всеми жить в мире и сосуществовании. Даже, если у нас разная идеология, сможем ужиться. Уживались же штатовцы с Вьетконгом, талибаном и коммунистическим Китаем? Думаю, со сбитой птицей как-то уладим.
– Не все в мире делается, – ответил он со вздохом, – по нашим желаниям.
Лицо его на миг потемнело, я успел подумать, какие же у Гунтера заветные желания, поинтересовался:
– Но если здесь такие волки, что пальца в рот не клади, то почему сильные соседи еще не сожрали?
– Барон де Пусе, – объяснил он, – пророс, как гриб-мухомор, родней от этих земель и до… Господь знает, до каких. Вот они как раз и могут доставить неприятности обидевшим их родича. Второе, как ни странно, лояльность народца к хозяину. Барон почти не вмешивается в жизнь деревень. Живут, как хотят, подати платят крохотные, но деревень у него до черта… простите, ваша милость!.. земли хорошие, так что на сытную жизнь хватает. Потому крестьяне не хотят, чтобы все перешло к более сильному соседу, что выжмет соки. А это значит, любой, кто вторгнется, будет под присмотром множества глаз. О нем будут доносить барону де Пусе. Он будет знать, сколько у нас человек, сколько лучников, арбалетчиков, рыцарей, кто силен, кто храбр, а кто труслив, кто хромает, а кто мучается коликами. Нападающим придется везти все с собой, ибо в землях де Пусе не отыщут ни хлеба, ни сена, а по ночам будут недосчитываться часовых и тех, кто по нужде отлучился дальше, чем светит костер…
– Ого, – сказал я уважительно, – Вот это и есть истинный патриотизм. А то у нас мастера только языками болтать.
Мы тронули коней, замок поплыл мимо, Ульман понесся вперед, кони медленно забирали влево, замок ушел за спину и начал отдаляться.
– Отсюда по прямой к дому, – сообщил Гунтер. – Кстати, ваша милость, доблестный сэр Зигфрид предлагает дело.
– Ты о чем?
– Насчет пира. Можно пригласить всех соседних лордов. Повод есть, вы новый хозяин замка Амальфи и его земель, желаете со всеми в мире и дружбе…
Я подумал, посмотрел внимательно:
– Думаешь, приедут?
Он развел руками:
– Все – нет. Приехать к вам, это как бы признать вас сюзереном… или что-то вроде. Ездят обычно к старшему. А к младшему тогда, когда точно выяснено и упрочено, кто старше, кто младше. И от визита ничего не изменится… Но, думаю, кто-то да приехал бы из любопытства.
