– Об этом, – сказал он и подал стражнику. – Имя Его Величества, к сожалению, не упомню…
Стражник попробовал одну монету на зуб, другую, широкая морда расплылась в улыбке.
– Я тоже не помню, – сказал он, – но государь был великий, судя по… гм… мне кажется, он был человек с весом. В общем, пропуск в порядке. С таким пропущу тебя с друзьями куда угодно.
Он отступил и даже отвернулся, а мы тихонько проскользнули за его спиной в неприметную и узкую калитку. Я подумал с облегчением, что в рыцарском мире такое бы не прошло, но здесь уже более высокая ступень развития общества, тут все покупается и продается, здесь свобода и гражданские права, так что хитрому да вороватому живется проще, чем честному и соблюдающему какие-то устаревшие этические правила, а они для демократа все устаревшие и все лишние.
От каменной мостовой еще несет чадом горелого бараньего жира, при закрытии лавок его остатки выплескивают прямо на землю, лунный свет блекло высвечивает вывески с указанием, где мастерская шорника, оружейника, а пекарню мы угадываем по ароматному запаху, над каменными заборами возвышаются темные платаны, под ногами рассыпаются конские каштаны…
…но нигде ни звука, все как вымерло. Юрген оглядывался по сторонам разочарованно, а перехватив мой вопрошающий взгляд, пояснил виновато:
– Я ж по своей невинности поверил этому гаду, что к бабам идем на этой стороне!
Ганшилд буркнул:
– Ваш вождь решил посмотреть не на баб, а на гору, где расположены катапульты. Забыли?
– Так то сэр Ричард, – ответил за друга Якоб. – А мы по простоте и невысокому полету могли бы согласиться и просто на баб.
Юрген все оглядывался, но везде мертво, наконец, звучно поскреб щетину на подбородке.
– Это что же, – проговорил он в недоумении, – все закрыто, и мы так и не подеремся в таверне?
Ганшилд покачал головой.
– Увы. А что, это так важно?
– Необходимо, – поправил Юрген с праведным возмущением, – а не просто важно! Человек не обязан жить, но плавать и драться обязан! Я в каждой таверне кому-то, да бил морду. Это дело чести. У нас не осталось ни одного не дратого мною трактира, ни одной таверны или корчмы, где бы я не… Это уже ритуал! Я спать не смогу, если пройду или проплыву мимо такого места… Это вообще не по-мужски!
Ганшилд сказал с сочувствием:
– Понимаю, сам такой. Но здесь именно такое проклятое место.
Юрген повернулся ко мне.
– Милорд!
Я сказал хмуро:
– Я стратег и гуманист, но что-то и мне восхотелось побить здесь хотя бы посуду. Но посуду на дорогу никто для нас не выставил, мерзавцы… Так что совсем не ндравится мне здесь что-то… Так бы и сделал на прощание какую-нибудь пакость. Будто не лорд, а говно какое. Ну лезет из меня всякое…
Юрген хмыкнул:
– И что бы вы сделали, милорд?
– Да вот сжег бы этот город, – сказал я, – как Содом и Гоморру. Или хотя бы те катапульты на горе, чтоб не задавались ими так уж…
Ганшилд сказал безнадежным голосом:
– Эх, если бы это было возможно…
– А почему нет? – спросил я. – Они так хорошо их упрятали повыше, что теперь наверняка охраняют из рук вон плохо. К тому же в эту часть города только по особым пропускам…
Ганшилд снова буркнул с сожалением:
– Это невозможно.
– Островитяне, – сказал я, – многое считали невозможным, пока не прибыли эскадры Колумба, Магеллана и Кука… были в наших краях такие орлы… Что скажете, барон Юрген? Вы у нас почти Кук!
Тот ответил твердо:
– Милорд, вам виднее. Что скажете, то и сделаю!
