Возле меня стараются держаться высшие лорды, оттерев верных паладинов Тамплиера и Сигизмунда. Иногда мелькает Карл-Антон, у него откуда-то конь; что-то в этой лошадке не совсем правильное, но, скорее всего, это замечаю только я. Похоже, Азазель, уходя из нашего мира, оставил ему своего коня или научил, как призывать.
– Они сильнее нас, – проговорил я вслух своим мыслям, – всего лишь сильнее…
Альбрехт посмотрел на меня несколько странно.
– Разве этого мало?
– Много, – согласился я. – Но зато есть надежда.
Альбрехт промолчал, что-то уловил или даже понял, Карл-Антон издали чуть наклонил голову.
Я ехал, красиво выпрямившись, левая рука держит повод, а правую хвастливо упер в бедро. Хмурое небо отражается в темной воде, под ногами хлюпает, продвигаемся как по другой планете: воздух влажный и даже сырой, на стволах деревьев толстый мох, часто слизь толстым блестящим слоем.
За спиной чавкающие звуки, грузный конь Тамплиера часто оступается и потом с трудом вытаскивает ноги из трясины. Конь Сигизмунда почти такой же мышчатый, идет все же легче, осторожничает.
Я заметил, что и сам Сигизмунд старательно копирует мои движения, хотя я вроде бы не ходок по болотам, дитя асфальта, однако приноравливаюсь быстрее, словно у меня нервная система прошла более длинный путь и быстрее соображает, что и как делать в новых обстоятельствах…
Люди идут почти след в след, извилистой змейкой, по бокам торчат воткнутые ветки, указывая, куда нельзя ступать. Иногда удается выйти почти на пусть не сухое, но сравнительно твердое, затем снова по чавкающей земле, а то и мутной смердящей жиже, такой замечательной для болотных тварей.
Я оглянулся: печальным показалось зрелище отступления, да еще по болоту. Все как-то предпочитают красивый и жестокий бой, схватку грудь в грудь в хороших доспехах, на твердой земле и под ярким солнцем, тогда и погибнуть не стыдно, а здесь как будто трусим, а нас догоняют и бьют в спину.
Хотя солнце еще только над горизонтом, но здесь почти солнечно, глупо мечутся бабочки, стремительно проносятся большеглазые стрекозы, с тяжелым ревом пролетают толстые важные жуки: над болотом всегда полно всякой живности, а от птичьего чириканья, щебетанья и визга зенит в ушах.
У начала тропки, что ведет на остров, встретились с группой тяжеловооруженных воинов лорда Робера. Он поклонился уважительно и с достоинством, высокий и дородный, доспехи не только в царапинах, но все еще покрыты копотью, как и левая щека, где пламенеет свежая царапина, не успел отмыться, у лордов больше хлопот, чем у простых рыцарей.
– Ваше величество…
– Лорд Робер, – прервал я, – вам повезло построить замок в таком ключевом месте, а нам повезло встретить вас! Благодарю за помощь, а теперь…
– Да, ваше величество, – ответил он, в свою очередь прервав на полуслове, что весьма невежливо, но ситуация позволяет. – Да, оно пришло. И мы сделаем все. Положитесь на меня и моих людей во всем, что касается. И даже больше.
Дальше уже гуськом, тропка хоть и выдерживает даже тяжеловооруженных рыцарей, но только по одному и причудливым зигзагом, а то шаг в сторону – вместе с конем скроешься во внезапно распахнувшейся под слоем мха черной и смрадной бездне.
У выхода с тропки на остров в два ряда рыцари и тяжеловооруженные ратники сэра Кенговейна. Сам он устремился из глубины лагеря к нам на укрытом роскошной попоной красавце коне, сам все такой же надменный и гордый, хотя белый плащ уже не развевается красиво и величественно за спиной, однако на шее видны остатки разорванного шнура, а на поясе чудом уцелел алый бант, явно завязанный женскими руками. Если бы я не знал, что это один из вассалов Альбрехта, которого тот прислал защищать холм со скардером, все равно бы решил, что этот рыцарь подражает сэру Гуммельсбергу.
