– Хотите сказать, что в ваше время кто-то поставил бы под вопрос и понятие пользы? Сколько же вам лет, профессор? – решился на дерзость человек в шляпе. Но собеседник не отреагировал, и молодой человек немного испугался пришедшей в голову мысли.
– Книги, молодой человек, запрещали не на пустом месте. Особенно ту, которую я сегодня уже упоминал. Вот где бесконечный источник всяких идей о свободе! Я бы сказал – свобода в чистом виде. Оставь ее – и никогда бы мы не создали тот общественный порядок, которым ваше поколение наслаждается в полной мере. И ведь некоторые невежды и профаны – смешно сказать – утверждали, что эта книга нам может помочь, что она, напротив, способна закабалить человека… Невежду, не желающего смотреть дальше своего носа, она может закабалить. Точнее – не она, а он сам. Потому что смотреть будет в нее, а вычитывать там свое, как и в любой другой книге. Глупцы весьма самолюбивы и самоуверенны… Впрочем, эта книга – что самое опасное – чаще других превращала глупцов в думающих людей, а подлецов – в образцы самоотдачи и милосердия… вы, кстати, знаете эти слова? Отлично, а то мало кто их сейчас знает, плох словарный запас даже у ученых в наше время. Хоть возвращай великие книги древности на полки… я пошутил, не пугайтесь. У вас великое будущее в науке, но следует потренировать то, что в народе называется выдержкой. Моя вторая лаборатория, кстати, экспериментально работает именно над этой проблемой, мои коллеги успешно пользуются наработками и благодарны мне. Не желаете попробовать? Сейчас мы отдохнем немного и все обсудим.
И два человека направились по коридору в большой отсек Общественного Дворца – с фонтаном и устройствами, распыляющими ароматы благовоний. Там можно было присесть на лавку у одной из многочисленных клумб и полюбоваться знаменитым потолком: новые лампы расположились в искусно декорированных нишах. Когда-то, в более дикие и беспорядочные времена, там были окна. И кто-то даже писал о них стихи, таков исторический факт. Стихи эти, впрочем, ныне только упоминались: в тот же год они были изъяты, поскольку поэт допустил сравнение со звездами и небом.
Злые языки поговаривали, что образ сочли проявлением вольнодумства.
На самом деле, наверное, всё было проще. Ведь в обществе нового порядка было не принято допускать сравнения с тем, чего никто никогда не видел.
Большие часы в гостиной пробили девять.
Подруги собрались уходить.
– Всё-таки счастливая ты, Дора, ох счастливая, – сказала крупная черноглазая Карина, отставляя чашку недопитого чая. – Столько лет с мужем вместе!
– …А в день годовщины свадьбы – вот не с ним, а с вами сижу, – комически поджала губы Дора, оглядывая стол.
– Ничего, – засмеялась Карина, подмигнув остальным. – Зарабатывает же, а не развлекается. Мой муж вообще месяцами дома отсутствует, и что? Все равно мы друг друга любим. Вот только это у меня уже третий брак, а тебе с самого начала счастье досталось.
– А у меня четвертый! А я вообще не замужем! – со смехом перебивали друг друга женщины.
– А я вообще не выйду, ну их, – басом сказала низенькая толстенькая София, и все четыре подружки расхохотались. Только Дора стояла, все так же поджав губы и скрестив руки на груди.
***
Подруги ушли. В комнате стоял запах духов, смешавшийся так причудливо, что создавалось впечатление, будто духами полили растоптанные детские конфеты. На одном блюде осталось несколько пирожных – все дамы, кроме Софии, дружно берегли фигуру – и Дора знала, что сейчас она сядет и съест все пирожные одна. Несмотря на поздний для ужина час и на то, что уже и так за вечер одна одолела треть этого блюда.
