», а называть военнослужащих РККА «
советскими солдатами и красноармейцами»
[58].
Первоначально отбор «заслуживающих доверия» военнопленных представители абвера и СД проводили в шталагах и офлагах, сформированных на территории Рейха и Генерал-губернаторства. К концу лета 1941 г. таковых насчитывалось 14 (7 шталагов и 7 офлагов для советских военнопленных). В лагеря для военнопленных на оккупированной территории СССР доступ оперативных команд СД был поначалу запрещен, и там соответствующие задачи выполняли представители абвера. Однако 7 октября 1941 г. этот запрет был снят. 5 мая 1942 г. ОКВ издало распоряжение о проведении проверок лишь в тех лагерях, которые находились восточнее старой германской границы, а 31 июля оперативные команды СД были выведены из лагерей, расположенных в Германии[59].
Отобранные представителями абвера и СД «заслуживающие доверия лица» размещались отдельно от основной массы военнопленных, а также задействовались в пропагандистской работе и использовались в качестве осведомителей.
В самом начале войны в комиссии по работе в лагерях военнопленных включались и эмигранты (зачастую – в качестве переводчиков). Одним из них был член ОРВС и будущий офицер РННА, полковник Константин Григорьевич Кромиади, с 1922 г. проживавший в Берлине[60]. В своих мемуарах он подробно описывает свое возвращение на Родину в качестве сотрудника одной из комиссий. Кромиади (неизвестно – сознательно или нет?) ошибается с ведомственной принадлежностью лагерей военнопленных. Он почему-то пишет, что последние находились в ведении «Министерства Восточных областей»[61]. Как уже отмечалось, лагеря подчинялись соответствующему отделу вермахта. Министерство Розенберга никакого отношения к ним не имело, а комиссии формировались на основании приказов главы РСХА Р. Гейдриха. В них включались сотрудники СД, абвера, представители всевозможных нацистских ведомств и русские эмигранты – в основном, в качестве переводчиков. Именно в такой ипостаси, очевидно, оказался и сам Кромиади.
Здесь же заметим, что Кромиади склонен явно преувеличивать роль Розенберга в формировании оккупационной политики. Бывший редактор оккупационной газеты «За Родину» (Рига), Анатолий Григорьевич Макриди-Стенрос верно замечает, что Розенберга «совершенно незаслуженно считают виновником русских бедствий. Не верьте никому, кто говорит и пишет, что Остминистериум и, в частности, Розенберг сколько-нибудь влияли на русские дела»[62]. Кроме того, как следует из повествования Кромиади, работа его комиссии проходила в лагерях на территории Генерал-губернаторства. Какое отношение к оккупированной Польше (ее территория, напомним, была присоединена к Рейху и под юрисдикцию Министерства по делам Востока никогда не подпадала) имел рейхсминистр Розенберг? Об этом, видимо, известно лишь одному Кромиади.
Он отмечает: «Как общее правило, участники комиссий смотрели на свою роль как на начало будущей активной антибольшевистской борьбы, в возникновение которой каждый из нас искренне верил. Работа в лагерях военнопленных казалась нам первым камнем в будущем строительстве, и поэтому мы старались заложить его правильно»[63]. Что ж, эти рассуждения, в сущности, ничем не противоречат вышеуказанным приказам Гейдриха…
