Родиссея - страница 3

Так вот, танцы закончились:

Выпучив глаза, левой рукой страстно лапаю свое тело справа. Нет, это не любовь к себе в гармонии самодостаточности. Там, справа, должна быть другая рука, а ее там нет. И огласить факт пропажи не могу, – хуй во рту оскорбляет родную речь и выдает на гора блеянье тура. Да и некому. Нет моего наперсника, Шуры, которому я по-дружбе способствую в отделке его студии на побережье Ливадии. Нет, против дружбы я ничего не имею. В её райдере двухразовое купание, трехразовое питание – всё за счет принимающей стороны. А ещё – восемь баклажек самогона Шуриных забот. Но где он сам? Где этот, сука, антрепренер, сманивший меня, домашнего клоуна, на курортный чёс? Он завещал мне свою жену, Ленку, на случай его внезапной кончины, – лакает он побольше моего. Теперь в приданном у неё к перегонному кубу добавится хата с видом на море. Жизнь, что называется, налаживается. И она не против, Ленка, он с ней это обсудил. Он не обсудил это с внезапной кончиной. Или договорился с ней у меня за спиной.

Наконец-то Шура возвращается со строительного рынка, – да!да!да! – и не находит ничего лучше, как изобразить тонкого ценителя моих стебаний. Уголки его губ впиваются в мочки ушей, – о да, мы на одной волне: «мозги включи».

Он неспешно наполняет две стопки. Одну осушает залпом, видимо, за мое здоровье или талант и наполняет вновь. Другая дожидается, когда я покину сцену. И только после второго шота до него доходит, что шутка затянулась, даже для меня.

В службе спасения ему, судя по всему, заявляют, что мой номер пятьдесят, – больно уж он надрывается в трубку, завершая свой ор эффектным ультиматумом: «Если я сейчас потеряю друга, вам всем там пиздец!» – пауза… – и неэффективным. До чертиков простой выбор.

Из глубин отчаяния я взываю к нему сбавить тон, опасаясь, что вот теперь они точно не приедут. Я бы так и поступил, из принципа. Но возможности мои ограничены законами жанра: в душе моей бушует подлинная трагедия, а на устах – жалкая козлиная песнь. Шура же вновь наращивает обороты, суля абоненту кары библейские, и я беру ситуацию в уцелевшую руку. Мысль о посмертном мщении как-то не вставляет мне прилечь на раскладушку и наслаждаться процессом затвердевания в жупел возмездия.

Я подбираюсь к козлам, застилаю их листом сметы и пытаюсь неопытной рукой нацарапать имена из прошлой жизни. «Хотя бы дочка…» Калякаю, как дошкольник, и не могу воссоздать должный порядок букв – всё вперемешку. Винегрет новояза. Обэриуты пришли бы в восторг. Но, – о, чудо! – я дружу с корифеем скрабла, и до него вновь доходит. Шура совершает какие-то звонки в Москву, спокойные и рассудительные. Ах, какое счастье, когда мобильная связь – всего лишь оперативное подспорье нужным. Вскоре появляются ангелы с тележкой, и последнее, что я слышу, уже в карете неотложки: «Пульс сто восемьдесят». Вау. Испытываю гордость (мне что-то вводят) и отрубаюсь, – ни сном, ни духом, что в приемном отделении Шуре за мое койко-место ещё предстоит торговля с применением рубля: брать, не брать. Там не только пульс, там выхлоп зашкаливал. Ну так что ж, с меня взятки гладки: посмотрел – плати.

Ладно, ностальгию можно оставить под вопросом, но не из расчета пригласили – точно.

Тут мне в связи с другим чествованием, намечающимся аж осенью, намекнули, что на юбилей принято дарить деньги. Загодя намекнули, чтоб уже начинал откладывать. Интересно, кем принято? Что за мещанский обычай? Это как раз утаили. Ну так вот, говорю как есть, без утайки: в моих карманах на предмет денег пусто, хотя одет я, как капуста. Пусто от слова отнюдь. Почему так? А вот так. Кому интересно, может дать мне немного денег и всё узнать из первых уст.