Родственная душа - страница 8

– Разве можно быть врагом самому себе? – Ярослав засунул руку в пакет и обнаружил последнюю ягоду на дне. – Если ты хочешь, я оставлю тебе.

– Не нужно, – отмахнулась Кэллен. – Иначе у меня…

– Знаю, – перебил ее мальчик. – Разболится живот.

Кэллен молча кивнула. Осознавать, что Ярослав помнил такие мелочи, было крайне приятно.

– Ты хотела, чтобы я рассказал тебе о своей жизни на севере?

Кэллен оживилась.

– Там очень холодно. Вода ледяная. Все время темно. Небо серое и печальное. Ботинки после прогулки всегда приходиться сушить. Ветер дует так сильно, что едва стоишь на ногах. Волосы покрываются инеем, а руки постоянно греешь у камина по вечерам. Ночью половицы скрипят, а метель воет за окном, словно смерть. Стекла покрываются льдом, и вскоре через них уже вряд ли можно разглядеть мир за окном…

Ярослав замолчал, глядя на, казалось бы, бескрайнее поле.

– Мы с сестрой любили пить чай по вечерам и играть в шашки, – продолжил. – Бабушка часто готовила одну и ту же похлебку, которая всегда была немного холодной. Еда остывала мгновенно. Агата казалось мне мужественнее, чем был я сам. Хотя она девочка, и мне должно быть стыдно, ведь это моя обязанность: помогать ей и внушать надежду. Она оставалась собранной и разумной. Я почти не видел, как она плачет или грустит. Бабушка понимала, что мы несчастны, но очень старалась радовать нас каждый день. Она разрешала мне гулять, зная, что это может быть опасно. Она учила Агату готовить, рассказывала нам истории перед сном, показывала старые фотографии, часто говорила о своем муже, нашем дедушке. Она всегда забирала волосы в седой пучок на голове и носила очки в тонкой оправе. У нее был старый полушубок и высокие валенки, – Ярослав замолчал, его лицо приобрело задумчивое выражение.

– Ты, наверное, скучаешь по ней, – предположила Кэллен.

– Очень, я все еще не понимаю, почему она осталась. Ты знаешь, родители могли бы помочь ей приобрети новый дом, купить новую мебель, жить в светлом и теплом месте. У нее мог бы быть огород, а вечером мы бы гуляли вдоль моря и слушали шум прибоя…

Кэллен провела рукой по лепесткам маргаритки.

– Я думаю, она хотела остаться верной воспоминаниям. Думаю, она так сильно тоскует по мужу, что не хочет покидать этот старенький мрачный домик, ведь он хранит так много историй. Это грустно, но так красиво. Настоящая любовь. Любовь преданная и вечная.

– Да что ты понимаешь в любви? – нахмурился Ярослав.

– А ты? – парировала Кэллен в ответ.

– Ничего, – тихо ответил мальчик.

– Я думаю, ни один человек в мире не знает ответа на вопрос, какой должна быть настоящая любовь, но все старательно делают вид, что понимают, – начала Кэллен. – Я бы хотела полюбить однажды и навсегда. Так я вижу настоящую любовь, – пожала она плечами. – А какой ты ее видишь?

– Для меня любовь – это сумасшествие. Нужно быть безумцем, чтобы хранить верность человеку, которого давно нет рядом. С котором нельзя поговорить, которого нельзя обнять, голос которого напрочь стерся из памяти, а образ вот-вот покроется пыльной пленкой. Жить в окружении живых людей и желать только одного единственного, кто никогда больше не придет, – это сумасшествие.

Кэллен поднялась на ноги. Трава под ней смялась, а несколько цветков согнулись к земле.

– Видишь, какой след я оставила? – махнула Кэллен рукой в сторону места, где только что сидела.

Ярослав проследил взглядом.