– Семен Алексеевич, имей совесть и уважай человеческое достоинство. Подойди поближе к забору и поговорим. Что ты, как ребенок, ходишь по огороду и выражаешься.
– Чего, чего? – не дослушав до конца, начал Семен Алексеевич. – Не о чем мне с тобой говорить, иди своей дорогой, учитель. Какой ты учитель! Знаем, как ты в Тбилиси учился: отец твой каждую неделю ездил в город. Знаешь, зачем? Чтобы магарыч – сыра головку и картошки мешок отвезти преподавателям, они ведь тоже с голоду помирали и до сих пор мрут. Ты думаешь, у тебя знания есть? Ничего у тебя нет: и знаний нет, и говорить по-русски ты не умеешь, как самый последний грузин говоришь по-русски, а ведь русский человек. Учитель! Два слова связать еле-еле можешь, себя учителем называешь, поставлю вот там, рядом с тобой чучело, на голову надену шляпу, и будет таким же учителем, как ты. И говорить научу его, как ты умеешь…
Семен Иванович послушал немножко Семена Алексеевича, видит, что зря начал разговор с этим человеком. Он и раньше его знал, но таким, каким сейчас стал, никогда тот не был. Раньше, если кто-нибудь что-то говорил, или кто проходил дорогой мимо дома, Семен Алексеевич ругался, не останавливался, но звук уменьшал, не все слова можно было разобрать, а значит и смысл сказанного. Теперь человек немного постарел и стал невыносимым со всех сторон. Не зря его отношения с единственным сыном натянутые, почти не разговаривают и не здороваются, хотя и живут в одном доме. Словом, вот такому человеку Илья Пантелеевич заикнулся поменяться несколькими квадратными метрами земли или выкупить, чтобы сыновьям построить однотипные, одного размера жилища. Только с ним, с соседом Семеном Алексеевичем, мог решить свой вопрос Илья Пантелеевич. Потому что граница огородов обоих односельчан проходила буквой «г» с юга к востоку, и, чтобы пристройку поставить такого же размера, как на южной стороне, не хватало буквально одного метра земли по ширине, а по длине можно было больше пяти метров и не давать. А землю взять в обмен на переданную площадь Семен Манелов мог с южного конца огорода Ильи Пантелеевича, где было еще несколько метров свободной земли. Между прочим, сын Семена Алексеевича Николай заикнулся в пользу соседа, мол, можно провести этот простой обмен. Семен Алексеевич сразу остановил свое чадо.
– Когда дом построишь на своем участке близ Сефиловского оврага, дашь всем жителям села сколько душе угодно метров. Я свой огород, пока живой, делить на части не буду, – сказал Семен Алексеевич. – Габо не лучше Ивана Блудова, завтра он построить дом тоже попросит. Послезавтра Христианов Георгий Ильич попросит – тоже давать? Так весь огород за два года можно соседям раздать, а самому в небо смотреть и мух ловить, ибо, кроме огорода, у нас пока других кормильцев нет.
Николай грозно посмотрел в глаза отцу, покачал головой, развернулся и ушел. Теперь, по прошествии лет, не поддавшаяся решению незначительная проблема обернулась большим семейным скандалом. Может быть, она стала только поводом, а причина – истинная, настоящая – была в другом? Как бы то ни было, братья и их жены, оказавшись без веского, твердого мнения главы семейства Ильи Пантелеевича, стали неуправляемы бедной Марией Варнавовной. Улетучилась простая человеческая толерантность в отношениях, все выказывали друг другу озлобленность и целый ушат гадостей. Не придя к единому мнению в дележе так называемых солдатских комнат, мать предложила пригласить депутатов сельского Совета.
