И у Серафима навернулись слёзы на глаза. Конь, поняв его печаль, уткнулся мордой в его плечо, прядая ушами.
– Спасибо, что выслушал меня, я ещё никому в жизни не говорил об этом. Почему так происходит, я и сам не знаю, это у меня с детства. А ещё… – он на минуту задумался, решая, говорить или нет, но потом решил, что перед ним просто конь, и можно рассказать ему всё, чтобы облегчить душу. – А ещё – ты гляди на меня, гляди, видишь, каков я стал?
Конь понимающе затряс головой: он всё заметил, всё понял, только сказать не мог.
– Днём я страшный горбатый мужик, еле хожу. Но как только на землю спускаются сумерки, я превращаюсь в такого, какой я сейчас. Старая кожа разглаживается, отек спадает, пропадает горб, и зубы выравниваются. На озере я видел свое отражение – каков красавец, совсем не тот, какой я днём, но кто об этом знает… Так и живу всю жизнь с этим проклятьем, – молодой статный мужчина провел рукой по густой копне каштановых волос, прикрыл свои выразительные васильковые глаза и тяжело вздохнул. Как же пусто и тоскливо было у него на душе!
Страшный гул и непонятные звуки затихали в лесу. Мельник с Гнедко ещё долго стояли, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, но ничего больше не услышав, не торопясь двинулись обратно к мельнице.
– Вот и рассвет, скоро, с первыми лучами солнца, я буду тем, кто я есть, не пугайся, – подбодрил он коня, потрепав его по холке.
Первый луч солнца вырвался из гущи леса, заискрился и заиграл на горизонте. Птицы радостно поприветствовали Серафима, застрекотали кузнечики, замелькали бабочки. Только мельник оставался грустным, кожа его сморщилась, нос растянулся, вырос горб, в общем, он стал прежним. Конь посмотрел на него и покачал головой. Превращение произошло вовремя, и, только он стал самим собой, с мельницы послышался звонкий голос Насти:
– Эй, где вы все?! Я проснулась, а вас нет! Куда это вы ходили?
– Да вот, косточки старые разминали да прогулялись чуток, – нарочито весело ответил мельник.
– Это здорово! А теперь давайте чинить телегу, ехать мне надо!
– Да я уже починил, только как доберёшься, сходи к кузнецу, пусть сделает крепление понадёжнее. А сейчас давай перекусим и поедешь… – устало произнёс мужик.
– Ой, спасибо тебе, Серафимушка, только мне недосуг, и так задержалась. Потеряли меня чай, ну не меня, а зерно хозяйское, – она весело засмеялась. – Давай, Гнедко, пошевеливайся, пора нам в дорогу!
– Да хоть чаю попей… У меня есть, Авдотья с Петровки угостила, заморский, вкуснейший, ты в жизни такого не пробовала! – предложил мельник.
– А я водицы попила, мне так привычнее, нечего привыкать к заморскому-то, – разглаживая сарафан руками, ответила Настя.
– Ну, как знаешь, – сказал мельник, помог ей запрячь коня, ещё раз проверил телегу на прочность, погрузил муку. – Что ж, ступай себе с Богом, да осторожнее там, глядите в оба, если что, возвращайтесь, я тут буду.
– Спасибо тебе, Серафим, за всё, за всё: и за приют, и за колесо, и за чай заморский! Что бы я без тебя делала, – с улыбкой и поклоном сказала Настя, потом немного задумалась и весело воскликнула. – Села бы и заревела! Вот.
Ещё долго слышался её звонкий смех, будто тысячи колокольчиков зазвонили в поле. Настроение у неё было отличное, а погода – прекрасная, и Настя весело затянула песню. Дорога-то неблизкая, так что она успела перепеть все песни, что знала, по два с половиной раза, как вдруг Гнедко резко остановился и испуганно заржал. Девушка чуть с телеги не свалилась.
