***
Лето 1830 года, ворвавшись в мирный поток жизни скромного пасторского семейства стремительно и незаметно, принесло с собой унылую череду новых тревог и забот, источником которых явилась внезапная свирепая болезнь преподобного Патрика Бронте. Обстоятельство это казалось тем печальнее, что явилось для обитателей пастората фактически совершенной неожиданностью. Поскольку природа обошлась с мистером Бронте весьма щедро, наделив его достаточно крепким организмом, а безупречно строгий образ жизни верно обеспечивал пастору телесное здоровье, этот джентльмен по праву мог похвалиться своей отменной устойчивостью в противостоянии недугам.
До сих пор ничто не представляло реальной угрозы его здоровью, за исключением, пожалуй, лишь досадных проблем с пищеварением да злополучной болезни глаз, которая, к глубочайшему прискорбию хозяина, обнаруживала себя все ярче и опаснее, вопреки тщетным попыткам ее излечения. Небольшие же недомогания случались с ним крайне редко и протекали преимущественно в безобидной, стушеванной форме, а то и вовсе незаметно. И вот теперь коварная простуда, осложненная букетом тяжких воспалений, в одночасье свалила могучего, непокорного болезням титана.
…В ту ночь (с 21 на 22 июня) обязательная и хлопотливая Табита Эйкройд (или Табби – как ее называли хозяйские дети; они сразу же восприняли Табби как свою, хотя той шел уже пятьдесят пятый год) – новая служанка, нанятая преподобным Патриком Бронте еще в период обучения его дочерей в коуэн-бриджской школе вместо вышедших замуж, взявших расчет и уехавших Нэнси и Сары Гаррс, – неотступно дежурила возле ложа больного хозяина. То была весьма необычная, странная ночь. И было трудно сказать, в чем, собственно, эта странность проявлялась: в на редкость беспокойном ли сне мистера Бронте или же в самой окружающей атмосфере, как с тревогою ощутила Табби, несущей в себе нечто непостижимо-зловещее. Скорее всего, совокупность и того и другого искусно нагнетала весь ужас смятения.
Наутро в покои достопочтенного Патрика Бронте явилась мисс Брэнуэлл, готовая сменить на посту изрядно утомленную служанку. При этом Элизабет Брэнуэлл была вынуждена пойти против собственной природы, превозмогая панический страх перед простудой, и даже игнорируя существенный риск получить заразу от зятя.
Табби с видимой неохотой покинула хозяина и отправилась на кухню, где ее ожидали повседневные обязанности, а Элизабет Брэнуэлл осталась у одра болезни достопочтенного Патрика Бронте.
Мистер Бронте то и дело стонал и корчился во сне, подтверждая порой эти своеобразные признаки жизни нечленораздельным бормотанием, но вдруг как-то резко смолк, оборвав очередную невнятную реплику на полуслове. При этом он бессознательно закатил глаза и широко открыл рот, судорожно глотая воздух. Не на шутку встревоженная мисс Брэнуэлл тотчас схватилась за его пульс – сердцебиение оказалось очень слабым – совершенно произвольного ритма удары едва прощупывались, промежутки между ними увеличились с наиопаснейшей стремительностью, и столь же стремительно и неотступно истаивало дыхание пастора. Тщетны были отчаянные попытки мисс Брэнуэлл растормошить достопочтенного родственника, привести его в чувства.
Кровь отлила от висков мистера Бронте, и его лицо стало мертвенно бледным, суровый взгляд его застыл в неподвижном положении, дыхание внезапно прервалось, и в то же мгновение Элизабет Брэнуэлл почудилось, что сердце зятя остановилось. «О, Боже! – с невыразимой тревогой подумала она. – Неужели это конец? Силы небесные! Возможно ли выдержать такое?» Исполненный отчаяния, рассеянный взгляд мисс Брэнуэлл невольно упал на массивные старинные часы, отделанные незатейливой узорной резьбою, висящие над изголовьем кровати достопочтенного Патрика Бронте, – неутомимые изящные стрелки показывали около половины девятого.
