Роман Айрис - страница 3

Антони был болтливым человеком, но никогда не говорил того, что хотелось бы от него услышать. Положение было очень неудобное для меня. Раз я допустил начало-было немыслимо оборвать; только решительное изгнание проняло бы толстую кожу Антони, в которую он облекался, когда ему это было нужно; а это вызвало бы «недоумение» со стороны Айрис, которая, благодаря моим стараниям, начала коренным образом расходиться со светом во взглядах на Антони и строго осуждать людей, которые «покидают друзей, всеми отвергнутых».

Нет конца затруднениям, когда женщина подымается до самых высот кодекса законов, изобретенных мужчинами для их удобства и для устрашения женщин. Я мог утешать себя лишь неблагородной мыслью, что если мое положение в отношении Айрис – положение дорогого Ронни было безнадежно, тем более безнадежно было положение Красного Антони, бедного хвастуна, которого теперь, несмотря на его большой рост и шумливость, не захотел бы заметить даже самый захудалый из ее знакомых. Пускай же человек пробует, раз все равно ничего не добьется.

Когда он с ней встретился впервые, я так и не узнал точно, и не решался спросить; вероятно, в то время, когда он быстро катился под гору, к второсортным ресторанам (о эти рестораны разбитых сердец и разбитых репутаций!). Айрис тогда только что начала выезжать. Как бы то ни было, Айрис знала его лишь по репутации, о которой она часто расспрашивала меня, потому что неодобрение надоевших ей людей сообщало этой репутации своего рода ореол. Когда она одновременно с Антони подходила к моим дверям, она знала о нем немного больше того, что говорила молва. Она быстро заметила тяжелое состояние бедного человека, быстро поддержала его желание поговорить с кем-нибудь приличным, даря свою дружбу такой щедрой рукой, которая делает добрых женщин опаснее вампиров; умно отыскивала в нем хорошее, оставаясь глухой и непонимающей в отношении его поклонения.

Через несколько недель она искренне привязалась к несчастному и однажды заставила меня проклинать свою глупость, неожиданно сказав: «Я предполагаю, что существует множество людей, которые думают, что встретили Наполеона, а в конце концов они убеждаются, что это всего только Антони…, и тем приятнее».

Была еще одна причина, не зависящая от чувства симпатии, которая заставляла меня сравнительно благосклонно относиться к влюбленности Антони, хотя он и забирался в мои владения. «Отчего не развлечься, раз все равно приходится страдать», думал я. Предо мной разыгрывалась драма, будто для моего развлечения. Впрочем, тогда я этой тщеславной мыслью не тешился, – она пришла мне в голову позже. Пока я поневоле наблюдал за скромным ухаживанием Антони, между тремя и семью часами, а по вечерам иногда проводил параллель в том обществе, которое Антони так старательно и непростительно оскорблял. Из всех предполагаемых женихов мисс Порторлей ни один, по общему мнению, не имел столько шансов, как Роджер Пуль, и этот взгляд за последнее время приобрел особенно много сторонников, так как они постоянно встречались в одном и том же обществе. Понятно, люди, интересующиеся чужими браками, имели некоторые основания: оба, каждый по-своему, пользовались известностью. Айрис в наши дни иллюстрированных журналов и фотографических снимков слыла «красавицей», черты лица и «развлечения» которой были так хорошо всем знакомы, что она могла стать героиней любого романа; а Роджер Пуль уже в тридцать три года был персоной. Я слышал о нем отзывы как о единственном молодом человеке теперешнего поколения энергией блестящего политического деятеля; несмотря на состояние, приписываемое ему молвой, он был в двадцать шесть лет активным членом, а теперь лидером оппозиции, и, несомненно, несмотря на свою молодость, оказался бы у дел в случае падения либерального министерства. Расцветка братьев Пуль была распределена следующим образом: Антони, на один год моложе брата, был, как я уже говорил, красный и сумасбродный, а Роджер, тоже высокий, но тоньше и фигурой, и лицом (профиль его иногда сильно походил на лезвие ножа) был гораздо темнее брата. Черные глаза, мрачные, но умные, казалось, всегда горели какой-то тайной мыслью. И действительно, слишком много было «тайных» мыслей у Роджера, и это лишало вас уверенности, когда вы находились в его обществе. Но, несмотря на свою серьезность и вопреки тому, что можно было ожидать от человека его способностей и честолюбия, Роджер был таким же материалистом, как и его брат, но обладал тем, чего не было в Антони – здравомыслием и уравновешенностью, которые служили противовесом его неугомонности и попустительству в отношении себя. Роджер Пуль всегда знал, чего хочет, и, будучи честолюбивым, всегда внешне дисциплинировал себя и держался в рамках условностей светского общества; если бы его успехи продолжались, он, как это ни странно, стал бы его арбитром. Но, как строго он ни дисциплинировал себя (удивительная способность притворяться, которая вызывала во мне зависть), его наклонности все-таки проявлялись, но всегда таким образом, что выставляли его в самом выгодном свете; то же было бы и с Антони, если бы он не вел себя так глупо.