Роман графомана - страница 2



полезен или вреден, ничего не стоит. Анализ – редкость. В последнюю очередь на него способны журналисты, политологи, социологи. Драма современного человека связана не только с информационно-технологическим обвалом. Человечество обречено прозревать через еще более глубокие кризисы, конфликты, войны, загоняя себя на самый край гибели. Нет повода обольщаться, что умники конца ХХ века, вооруженные компьютером и интернетом, сошлись в презрении к дуракам, оставшимся на обочине скоростных магистралей знаний. Франкфуртские мыслители 1960-х годов Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно подмечали, что «к числу преподанных эпохой Гитлера уроков относится урок о глупости умничанья. Обо всем осведомленные умники всегда и везде облегчали дело варварам…» А ведь те же уроки преподала эпоха Ленина – Сталина. Большевизм и фашизм – восстание выкидышей прогресса против его сложностей и заморочек. И какое победоносное восстание… Тут вдруг осознал собственные потуги к умничанью. Поздно.

2

Марк мучил меня, зачитывая только что написанное, виляя голосом, подправляя на ходу, советуясь. По природе своей я не унылый и не злой. Поначалу ухмылялся, терпел, а потом срывался:

– Лучше удавиться, чем выставлять такие пейзажи. Компьютеры, край пропасти, уроки большевизма, фашизма…

– Да я как будто больше тут о чувствах, впечатлениях, личном восприятии, – пробовал возразить Марк.

– Именно о себе, о своей убогой судьбе, – куражился я над ним. – Затон, загон, пирс, отживший свое… Умиление чайками! Сантименты, похожие на стенания моей соседки: ах, вы спиливаете старое, прогнившее дерево, а там гнезда птиц: что будет с птенцами!

Может, я не открывал бы рта и на этот раз, если бы накануне не попались мне сочинения нашего сотоварища по творчеству. Читаю и думаю: зачем же вы, бывшие физики, математики, электронщики, журналисты, издатели, документалисты, начитавшись писателей генерации Довлатова – Алешковского, талантливо описавших прошлое, тащите теперь свой хлам под видом высокой прозы.

– Эти ваши впечатления, описания природы, жизни «отказников» нестерпимы! Ностальгия, тоска по возлюбленным, а ля «светло-серый плащ на мне потемнел от дождя, волосы слиплись и превратились в водостоки», «холодные губы касаются ее горящей щеки», «я крутил головой, высматривая расположенных к общению вакханок», «на безрыбье недосуг кочевряжиться, и я спросил, не хотите ли, девочки, завалиться к приятелю в гости», «идите сюда, несчастные, я всех вас обыму и вы-бу, и я обнял ее, горячую, податливую», «и мы пустились в вечно волнующий путь: ласки, поцелуи, объятия»… Встречи, девки, квартиры, трахнул – не трахнул… Все достоверно, автобиографично, все кажется вам молодо и ностальгично; гибко и пластично; грустно, как прощальная краса. А тут еще и читатели вас подбадривают: ах, вкусно написано, третий раз читаю, а как будто впервые.

– Каждый пишет, как он дышит, и каждый читает, как умеет, – морщился Марк.

Верно, конечно. Но речь-то о скрытности писателя как художественном приеме. Художник видит разницу между своей жизнью и судьбой героя. Он осмысляет время, фантазирует, придумывает, отбирает, прячется, камуфлирует. Графоман же или скриптоман (разделять их – пустое занятие) остается в рамках собственной биографии. Ну, описываешь ты барышню, которая любила тебя, а замуж вышла за другого. Чего канючить? Кому интересно, как ты