Ольга ущипнула меня за руку. Татьяна вздохнула.
– Я рассчитываю найти покорность. – Юровский вытащил из пиджака карманные часы, взглянул на циферблат и захлопнул крышку.
Мы ждали. Он смотрел на нас сверху вниз, словно ожидая, что мы будем извиваться. Но от этого взгляда я не стала червяком.
Ольга же, несмотря на нежное сердце, обладала острым язычком, более пылким, чем потрескивающий очаг.
– Можете начинать, – сказал Юровский своим каменноликим солдатам.
Они разорвали строй, и в груди поднялась паника. Кукла. Мой взгляд встретился со взглядом Заша. Он выглядел таким же угрюмым, как и в те разы, когда мы общались. Возможно, виновато мое воображение, но мне показалось, что он направился прямиком к нашей спальне.
– Пойду собираться, – заявила я приглушенно, но достаточно громко, чтобы услышал Юровский. Мне нужно было, чтобы это прозвучало смиренно, а не отчаянно.
Два большевика прошагали в комнату мамы и папы. Еще один вошел к Алексею. Джой, спаниель, встала на страже между ним и Алексеем. Ольга оторвалась от нашей троицы, чтобы составить брату компанию во время обыска.
Я ускорила шаг, чтобы догнать Заша. Подозревала, что он выбрал мою спальню, поскольку не доверял мне. С того момента, как нагрянул в библиотеку, он знал: я что-то скрываю.
Я вошла следом за ним, отстав на несколько шагов. Матрешка, казалось, светилась на полке.
– Мои чемоданы там, – указала я направо и назад. – А эти – Татьяны и Ольги.
Заш стремительно окинул комнату взглядом. Я ждала, что он двинется к одному ряду чемоданов, или к другому… или к кукле.
– Вы можете идти.
Я не могла свыкнуться с мыслью, что меня отсылают из собственного жилья. Собиралась возразить, но тут же представила папин голос, призывающий меня проявлять доброту к большевикам. Демонстрировать им, кем мы были на самом деле, и выражать то, чем, как мы надеялись, станет Россия.
Смирение. Тьфу.
– Конечно, сударь. – Я склонила голову – и только голову, потому что гордость стальным прутом сковала позвоночник.
Я вышла, хотя, шествуя по коридору, чувствовала себя так, словно боролась с бурным течением, существовавшим лишь в моем воображении.
Я могла только молиться, чтобы Заш не нашел матрешку. У него не было причин подозревать о ее важности. Не было даже способа открыть ее, чтобы найти заклинание, которое, как утверждал папа, содержалось внутри.
Что Юровский приказал солдатам искать? Драгоценности? Скрытые заклинания? Дневники? Я направилась на кухню, чтобы узнать, не нужна ли повару Харитонову помощь в приготовлении еды на день. Мне следовало отвлечься, и я была благодарна, что он позволил нам, девочкам, помогать ему. Жар от кухонной печи согревал больше, чем очаги наверху.
Но кухня оказалась пуста. Не было еды, которую можно взять. На подоконнике стояла только корзинка с яйцами, которые, казалось, никогда не будут съедены, поскольку мы утром уедем. Кому они достанутся? Большевикам?
Наконец Харитонов вернулся, и мы принялись за работу. Ольга тоже присоединилась к нам, ее волосы вились непослушными локонами, выдавая раздражение. Татьяна, вероятно, оставалась наверху в качестве гаранта лояльности, требуемой Юровским. Она умела скрывать свои эмоции лучше, чем я или Ольга.
Мы боролись с тревогой, взбалтывая и разминая тесто.
– Тесто для выпечки хлеба видело многих беспокойных людей в непростые времена, – заметил Харитонов. – Оно очень восприимчиво к оскорблениям.
