Он заставил нас погрузить свои вещи в специальный поезд № 8. Нас, девочек Романовых и Алексея, посадили в грязный вагон третьего класса вместе с группой большевиков. Ничего похожего на императорский поезд.
Наших слуг и друзей отправили в товарный вагон и усадили на грубые деревянные скамьи. Татьяна один раз выразила свое несогласие. Второго протеста большевики не допустили.
Я сидела у окна, и сердце мое стучало по дереву матрешки. Я ожидала, что рука Юровского вот-вот скользнет в сумку. Он заметит потерю. И остановит наш поезд.
– Поехали, – поторопила я дрожащий локомотив. – Быстро, быстро.
Паровоз издал предупреждающий свист.
Покачивание. Потряхивание.
Мы медленно двинулись прочь от станции. Я едва дышала. Юровский стоял на платформе, скрестив руки на груди, и наблюдал за нашим отъездом. Скоро он заметит легкость своей сумки. И поймет, что это я, когда увидит разгромленную комнату.
Поэтому, когда поезд набрал скорость и мое окно прошло мимо Юровского, его глаза встретились с моими…
И я подмигнула.
Я цеплялась за победу, одержанную при возвращении матрешки, чтобы не думать о будущем. Но в конце концов настоящее настигло меня. Я больше не могла отрицать неизбежное.
Ссылка.
Однажды я себе это позволю. Один день, чтобы оплакать несбывшуюся надежду на спокойную жизнь, или на прощение суда, или на будущее мага.
Я села у окна, подперла рукой подбородок и расстегнула пуговицы на груди. Смазанный пейзаж скользил за окном, заставляя дыхание замедляться. Это было слишком – смотреть, как деревья, пашни и деревни исчезают из поля зрения навсегда. Каждый ствол, каждый лист, каждое оконное стекло – на один вдох дальше от дома. На один вдох ближе к неизвестности.
Вместо этого я почувствовала, что мы сидим неподвижно, и мир закружился, оставив меня позади и бросив на произвол судьбы.
Прощай, великая княжна Анастасия.
Как только солнце село, я снова застегнула пуговицы на груди и задернула шторы. Фокус внимания переместился вперед. Я не буду оплакивать утраченные хорошие воспоминания – стану прикладывать их к своему сердцу, как припарку, каждый раз, когда оно заболит. Вот для чего нужны положительные моменты – чтобы помочь залечить раны будущего. До тех пор, пока мы о них помним.
Через несколько дней мы наконец подъехали к екатеринбургскому вокзалу. Мое душевное состояние теперь было подобно мокрой одежде на провисшей бельевой веревке. Поезд простоял на станции почти двадцать часов. Было морозно и промозгло, и снег покрывал землю. Я промерзла до мозга костей, пока наконец не наступило утро.
Охрана собрала нас, но добрых солдат из Тобольска из поезда не выпустили. Екатеринбургские большевики были одеты в кожаные куртки и вооружены. Я проверила обтянутые тканью пуговицы на пальто, чтобы убедиться, что каждая из них застегнута. Мокрый снег все еще продолжался.
Каждая из нас, девушек, несла свои тяжелые чемоданы по грязной дороге к открытым коляскам-дрожкам. В одной руке Татьяна держала чемодан, а в другой – черного французского бульдога Ортипо. Бедный щенок выглядел наполовину раздавленным, наполовину промокшим. Один из наших слуг – солдат Нагорный – бережно перенес Алексея.
Грязь пропитала мои валенки, несмотря на их кожаные подошвы, но я не жаловалась и не просила о помощи. Несколько человек собрались на станции, чтобы поглазеть на нас. Их холодное любопытство добавляло морозности воздуху, но ничто не могло рассеять наше нетерпение и волнение перед встречей с родителями. Я не могла сдержать улыбку, даже несмотря на отвратительную погоду.
