Россия и современный мир №1/2011 - страница 16

Тут Россия располагает дополнительными, нетрадиционными средствами, которые были продемонстрированы ею во время осады эстонского посольства в Москве членами молодежной организации «Наши» и кратковременным саботажем Интернета в Эстонии. Своей риторикой о «зонах привилегированных российских интересов», практикой экстратерриториального предоставления российского гражданства и санкционирования «законом об обороне» от ноября 2009 г. повсеместной защиты российских соотечественников Москва давно перешагнула границу «жесткой силы». Речь здесь идет уже не об экспериментах с «мягкой силой», а о классических примерах для учебника под названием «Как не завоевывать себе друзей».

В соседних государствах – бывших советских республиках консолидация обретенной национальной идентичности затрудняется прежде всего наличием значительных этнических русских меньшинств. Даже новые члены НАТО, такие как Латвия, испытывают постоянные проблемы с интеграцией русско-язычного населения. Нельзя недооценивать складывавшиеся поколениями и перешагивающие через новые границы семейные связи, так же как и значительные миграционные потоки гастарбайтеров из соседних южных республик. С этой точки зрения русский как язык общения в СНГ выступает инструментом неоимперской внешней политики, становясь носителем образов русской истории, образцов идентификации и стандартов политической культуры.

Восстановление Русской православной церкви в ее исторической функции опоры государства расширяет возможности политического влияния, прежде всего в славяноязычных регионах. Выступления государственной церкви против ползучего упадочничества секуляризированной Европы, совершаемого католицизмом религиозного переворота и против евангелистских сект сопровождаются сильными политическими эффектами, ибо распространяющийся отсюда ореол затрагивает верующих на пространстве от Молдавии до Казахстана, в таких странах как Болгария, Латвия, Грузия, Румыния, Сербия и Греция.

Очевидное нежелание российского руководства слишком тщательно различать воинствующих исламистов, с одной стороны, и стремящиеся к этническим и демократическим свободам меньшинства на Кавказе – с другой, вписывается в мировоззрение авторитарно-националистических элит во всем мире. Когда же речь заходит об отклонении юрисдикции международного трибунала, о праве на повсеместное военное вмешательство для защиты своих граждан или о перспективах международного права на гуманитарную интервенцию, – здесь международная солидарность порой становится еще шире. Тут жесткие реалисты всех стран давно соединились.

В качестве аргумента против западной критики используется прежде всего упрек в русофобии (русский вариант излюбленного аргумента, обычно применяемого в международных спорах), а также парадигма пережитой несправедливости, унижений и оскорблений, с помощью которой русская история сводится к картине героического освобождения, к превращению из жертвы в морального победителя в европейских катастрофах ХХ столетия. Для серьезных историков подобная интерпретация нуждается в дополнениях. Однако характеристика крушения Советского Союза В. Путиным как «величайшей катастрофы ХХ века», несомненно, соответствует мировоззрению большой части российской элиты и русскоязычной диаспоры.

В Европе требование «новой архитектуры безопасности» возымело действие не в последнюю очередь потому, что эта формула вызывала позитивные ассоциации с «общеевропейским домом» и переориентацией советской внешней политики и политики безопасности при М. Горбачёве. Мысль о принадлежности России к европейскому культурному пространству и об уникальной «русской душе», обладающей превосходством над западной рациональностью, проникала в сознание собственных, далеко не малозначимых, адресных групп. Хотя эти последние думают скорее о Толстом и Чайковском, здесь могут быть затронуты и эмоциональные струны их сознания в интересах российской политики.